и П р о к о ф ь е в.
П р о к о ф ь е в. Эх, Федор Федотович, странный вы человек, ей-богу. Разве вам с вашим здоровьем можно кули с цементом таскать?
Б о л ь ш а к о в. А вы сами? Я же видел. Восьмипудовую балку разве не вы тащили на верхней перемычке?
П р о к о ф ь е в. Сравнили тоже. Я же битюг. Мне это что? Хотите, я вас вместе с кулем унесу. А у вас осколок в голове.
Б о л ь ш а к о в. Ничего, справлюсь. Река не унимается, и, когда ее напор ослабнет, еще неизвестно. Люди с ног валятся, и на этом участке самое узкое место.
П р о к о ф ь е в. Я понимаю ваш душевный порыв, но сами рабочие просят запретить вам это. (Показывает на куль.) И, кроме того, мне нужен ваш совет — есть ряд новых предложений по ликвидации прорыва. У меня сейчас соберутся. Прошу зайти ко мне. Я, конечно, понимаю — очень красиво, когда командир все время был впереди на лихом коне, но…
Б о л ь ш а к о в. Я сейчас приду. (Берет куль и уходит.)
П р о к о ф ь е в. Неугомонный человек этот Большаков.
Появляются р а б о ч и е с кулями цемента, молча проходят вправо.
(С гордостью.) Герои! Да!.. А этого… могло и не быть… (Быстро поднимается вверх по скобяной лесенке.)
Появляются М а р к и н и З о н д а е в. Тоже с кулями.
М а р к и н. Стой, друзья, перекур.
Рабочие сбрасывают ношу, подходят к костру.
Зондаев, ты же щеку себе отморозил.
З о н д а е в. Здесь?
М а р к и н. Да нет, вот где (указывает). Три, браток, три, да посмелее…
З о н д а е в. Так хорошо?
М а р к и н. Еще, еще три, пока красной не станет. Да, морозец сегодня подходящий.
З о н д а е в. Ну, понимаешь, и люта же река, как враг… В одном месте, понимаешь, не удалось, в другом, понимаешь, пробуравили брешь — между плотиной и берегом.
М а р к и н. Река здесь ни при чем, Доржи. Надо было раньше смотреть. Сибирские реки, мил-человек, крутого нрава.
З о н д а е в. А кто, понимаешь, мог знать?
М а р к и н. На то и дипломы людям выдаются.
З о н д а е в. Да, понимаешь, как на войне… Дот… атака… штурм…
М а р к и н. Не зря говорят, из одного металла льют «медаль за бой, медаль за труд».
З о н д а е в. Это ты хорошо, Петр Егорыч, сказал. Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд.
М а р к и н. Не я сказал — люди у нас так говорят. Ну что, отдохнули малость, да и пошли.
Уходят. Появляются Н а с т я и И г н а т ь е в.
И г н а т ь е в. Ну, как тебе работается, Настенька?
Н а с т я. А знаешь, Прасковья — мировая баба.
И г н а т ь е в. Устала?
Н а с т я. Я? Да с чего ты взял? Я же двужильная.
И г н а т ь е в. А что у тебя с рукой?
Н а с т я. Так. Ушибла маленько. До свадьбы, Иван, заживет.
Появляется Б о л ь ш а к о в.
Б о л ь ш а к о в. Товарищ Игнатьев, ты идешь на совещание к Прокофьеву?
И г н а т ь е в. А как же.
Б о л ь ш а к о в. Настя? А как ты сюда попала?
Н а с т я. А вот к начальнику участка приходила по поручению Прасковьи Григорьевны.
Б о л ь ш а к о в. Идешь наверх?
Н а с т я. Ага.
Б о л ь ш а к о в. Пойдем, по дороге расскажешь мне о своем житье-бытье. (Подходит к лестнице, наступает на первую скобу, потом на вторую и вдруг срывается и падает.)
Н а с т я. Федор Федотович! Федор Федотович!
И г н а т ь е в (подбежал). Товарищ Большаков! Товарищ Большаков!
Н а с т я. Умер!!
Б о л ь ш а к о в. Ничего, ничего, товарищи…
Голос Прокофьева: «Э-эй! Кто там? Позовите Большакова».
И г н а т ь е в (кричит). Товарищ Прокофьев, с Федором Федотовичем плохо!
Н а с т я. Ваня, может быть, ему воды?
И г н а т ь е в. Нет-нет, не знаю. (Щупает пульс.)
Н а с т я. Плохо?.. Очень плохо?..
П р о к о ф ь е в быстро спускается по лестнице, чуть приподнимает голову Большакову.
П р о к о ф ь е в. Федор! Федор! Большаков! Что с ним?
Н а с т я. Упал.
П р о к о ф ь е в. Врача! Игнатьев, срочно врача.
Игнатьев убегает.
Эх, секретарь, секретарь… Вот этого-то я больше всего боялся…
З а н а в е с.
Картина восьмая
Квартира Большакова. На телефоне — подушка. Н а с т я подкладывает в печь дрова, смотрит на часы, потом тихо подходит к двери, которая ведет в соседнюю комнату, чуть приоткрывает ее.
Н а с т я (прислушивается). Кажется, уснул. Тихо… Как в больнице. (Ставит чайник.) Гм… Чудно́. Все считают, что я храбрая, сорвиголова, а я трусиха. И чего боюсь? Тишины. Вот тихо стало, и мне страшно. Не люблю я тишину. А что в ней хорошего-то? Тишина и смерть — это вроде как одно и то же. Нет, никакая я не храбрая.
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Да, квартира Большакова… Позвать к телефону? Да вы что, в своем уме, дядечка? Он же больной… Ну да! Спит… Кто я такая?.. Нет, не жена и не медсестра. Настя я. Крановщица с участка… Что делаю? Дежурю… Я же сказала — спит… Что врачи говорят? Пилюлями кормят да какие-то уколы колют… Выздоровеет. (Кладет трубку.) Все звонят, все спрашивают, а я всем одно и то же говорю — выздоровеет. Говорю, а почему, сама не знаю.
Входит Т о л с т о п я т о в.
Т о л с т о п я т о в. Ну как он, Настенька? (Стряхивает с себя снег.)
Н а с т я. Степан Сократович, тише! Разбудите!
Т о л с т о п я т о в. Это хорошо! Это, Настасья Федоровна, очень хорошо! Вот получите! (Передает пакет.) В ваших руках, дочка, теперь его жизнь. Вы ведь всех ему сегодня заменяете: и мать и жену, и дочь.
Н а с т я. В матери не гожусь, а в жены и того меньше. Наталья Ивановна имеется.
Т о л с т о п я т о в. Да-да… Врач был у него?
Н а с т я. Так.
Т о л с т о п я т о в. А что он сказал?
Н а с т я. Сказал, что опять скоро придет. Да вот записку какую-то медсестре оставил.
Т о л с т о п я т о в (читает). Арахноидит? Плохо.
Н а с т я. А что это такое — арахноидит?
Т о л с т о п я т о в. Воспаление очага дремлющей инфекции в мозговых тканях. (Идет к печке, греется.)
Н а с т я. Это опасно?.. Очень опасно?..
Т о л с т о п я т о в. Как вам сказать. Все зависит от того, как будет дальше развиваться воспалительный процесс. Да… Сколько лет человек смерть в голове носит — и живой. Ему теперь больше всего, Настенька, нужен покой и тепло.
Н а с т я. Уж чего-чего, а теплыни-то я тут нагоняю. (Подкладывает в печку дрова.) Всю тайгу спалю.
Т о л с т о п я т о в. Ему не жара, а тепло требуется.
Н а с т я. Понимаю. Чаю хотите?
Т о л с т о п я т о в. Благодарю.
Н а с т я (наливает в стакан чай). Тут один рабочий приходил, пышки принес, вкусные такие, только Федор Федотович не ест их. (Пододвигает чай и пышки.) Угощайтесь, Степан Сократович!
Т о л с т о п я т о в (берет пышку). Домашние. (Пьет мелкими глотками чай, закусывает пышками.)
Н а с т я. А что на стройке-то?
Т о л с т о п я т о в. Насосы днем и ночью работают, но вода пока что убывает медленно.
Н а с т я. Плохо, значит?
Т о л с т о п я т о в. Справимся. Теперь справимся. Шуга… Крепко она нас проучила. Вторая неделя идет, а мы ее всё никак не укротим. А как он прошлой ночью?
Н а с т я. Не спал. Все за голову хватался. Под утро уснул и тут же проснулся. Чаю попросил, а выпил — в жар бросило. А потом остыл, стал о себе рассказывать: про войну, про Наталью
