Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
органическую методологию, тяготевшую к описательности и фактографичности[92]. Например, он предлагал своим студентам изучать право путем сплошного, без использования предметных указателей, чтения Полного собрания законов Российской империи, начиная с первого тома, избегая попыток систематизации и концептуализации[93]. Неудивительно, что набор его общественно-политических взглядов на историю и будущие перспективы России, выработанный в основном во время его историко-правовых штудий, носил комбинированный характер. Какая уж тут идеология.
Выражаясь современным языком, Победоносцева можно скорее назвать социальным технологом и пиарщиком.
По словам многих общавшихся с ним современников, модель России в художественном исполнении Константина Петровича выглядела так: дикое замерзшее темное поле, и среди него гуляет лихой человек. А раз так, то в России ничего так не нужно, как власть. Власть против этого лихого человека, который может наделать бед в нашей темноте и голытьбе пустынной[94].
Исходя из этой модели наш герой взял на себя и всю свою активную жизнь нес миссию по сохранению власти, власти самодержавной, поскольку, как и все консерваторы, считал ее единственно возможной для России с ее географическими и историческими особенностями. В общем, взялся обеспечить незыблемость самодержавия, которую с его слов и провозгласил император.
При этом способом решения поставленной задачи он видел не модернизацию власти в соответствии с потребностями социума, как этого требовали реформаторы, а, наоборот, такое изменение общества, при котором оно станет полностью адекватным самодержавию. А это сугубо социотехнический проект, кстати сказать, впоследствии взятый на вооружение большевиками, пытавшимися перекроить общество под диктатуру пролетариата.
Возможно, Константин Петрович лучше всех понимал принципы функционирования сущности под названием «самодержавие», главный из которых — полная экспроприация властью любой социальной и политической субъектности из окружающей действительности. Никаких политических субъектов, кроме власти, быть не должно, включая самого царя, что так наглядно продемонстрировал еще Иван Грозный на примере несчастного Симеона Бекбулатовича. В вотчинном государстве, из которого выросло самодержавие, не было даже никаких экономических субъектов, поскольку земля здесь давалась за службу, а не служба шла с земли.
Так что любые намеки на политическую субъектность в виде народного представительства, самоуправления, судов присяжных, свободной прессы и прочих говорилен должны решительно пресекаться. Конечно, после Великих реформ экономическую субъектность обратно отнять уже не удастся, но «отвлеченные начала экономической свободы» по возможности должны блокироваться. Слово «рынок» носило у него ругательный оттенок. России, по мнению Победоносцева, еще на долгие годы суждено было оставаться страной преимущественно аграрной, большинство населения которой будет поглощено заботой о выживании, а не о повышении благосостояния.
Конечно, Константин Петрович и не мечтал вернуть Россию в XVII век, в чем его упрекали некоторые оппоненты. Он признавал факт необратимости развития общества, но протестовал против всякого волевого вмешательства в исторически сложившийся уклад, дожидаясь его самопроизвольных изменений. В общем, все та же уваровская теория органичного развития страны в рамках, задаваемых самодержавной властью[95].
Какова же технология канализации развития общества в нужном для власти направлении? Каков механизм взаимодействия самодержавия и подведомственного населения в условиях отсутствия народного представительства и вообще каких-либо общественных и политических институтов? Победоносцев был убежден, что единственный язык, на котором власть может говорить с народом, — это православная вера.
Православие было для него не только вероисповеданием и мировоззрением, но и образом жизни. Самодержавная власть понимает народ, поскольку имеет с ним общую веру. И народ покоряется власти только по причине этой самой общей веры. Константин Петрович считал сознание простого русского народа истинно христианским, основанным на смирении и персонализме, а потому истинно мудрым[96].
Важной составляющей народной мудрости, а точнее сказать, архаичной крестьянской культуры, которую наш герой противопоставлял всяким модернистским веяниям, считались семейные традиции в духе Домостроя: «Не место женщине ни на кафедре, ни в народном собрании, ни в церковном учительстве, место ее в доме, вся красота ее и сила во внутренней храмине и в жизни, без слов служащей для всех живым примером»[97]. Эмансипацию женщин, расширение сферы их общественной деятельности Победоносцев считал страшной угрозой устоям традиционной семьи и социальной стабильности в целом.
Константин Петрович отвергал любые модели мира, связанные со свободой выбора, теории естественного права и общественного договора, поскольку не признавал автономности человека от Бога в вопросах познания, нравственности, законодательства, человеческих взаимоотношений, творчества и т. д.
Таким образом, инструментарием своего социотехнического эксперимента Победоносцев видел воспитание, образование и миссионерскую деятельность, т. е. суггестию. Отсюда и повсеместное открытие церковно-приходских школ, служивших для него воплощением идеи об общности цели образования и цели жизни в вере, увеличение объема религиозных предметов в светской школе, цензура в отношении религиозных мыслителей, осуществление пышных религиозных юбилейных торжеств с прицелом на воспитательный эффект.
Свое мировоззрение Константин Петрович систематизировал и опубликовал в «Московском сборнике»[98] — подборке его статей, написанных в разные годы и посвященных различным аспектам общественной жизни. Это самое известное его произведение, впервые изданное во время правления Николая II в 1896 году. Впоследствии сборник неоднократно переиздавался, в том числе и в наши дни.
Довольно много внимания автор в этой книге уделил критике демократических институтов — парламента, свободной прессы, рыночных отношений. Как там у Жванецкого: «Давайте спорить о вкусе устриц с теми, кто их ел»? За неимением российского опыта он использовал идеи зарубежных мыслителей, таких как философ Т. Карлейль, правоведы Дж. Ф. Стивен и Г. С. Мэн[99].
«Перед выборами кандидат, — пишет Победоносцев, — твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это — слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе».
По смыслу не очень отличается от выступления 8 марта 1881 года (см. «8 марта 1881 года» в настоящей работе). Написано, конечно же, логичнее и красивее, да и вряд ли он думал, что его в 1881 году кто-то конспектирует. Тем не менее есть несколько нюансов, на которые следует обратить внимание.
Первое. В «Московском сборнике» он не говорит, что лучше, чем участие так называемых народных представителей, может быть только самодержавие.
Второе. Он не трогает в своей работе крестьянскую реформу, которая, несмотря на первоначальные заклинания ретроградов, при Александре III
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
