дернула плечом. — О да, кайф! Без лифчика значительно лучше… Скорее всего, копнули уже: долго ли умеючи. Иначе Эдичка закочевряжился бы по поводу ночевки. А что?
— Да так, размышляю… Он знает? Эдик?
— О чем? Обо мне? — она вдумчиво облизнула губы. — Вряд ли знает… Возможно, догадывается… Но Эдичка, он такой… если у него и есть что-то по моим художествам, он меня не сдаст.
Алена прикончила томатный сок и удрученно заозиралась кругом себя, высматривая, куда можно сплавить опустевший стакан с кровавой кашицей на дне. Кофейный столик стоял в полуметре от нее, но отрывать свою пятую точку от кресла ей явно не хотелось. Мне пришлось подняться с дивана, чтобы избавить сестру от страданий. Когда я забирал стакан, она благодарно чмокнула меня в руку.
— Что значит — не сдаст? — спросил я, подумав. — Как у него получится? Они сдают тебя каждый день, ты же в курсе. В конце смены: по часам и минутам. «17:33. Шуваловский корпус. Объект вышел из учебной аудитории, имея карамельку за левой щекой. Состояние нормальное, заспанное…»
— Не преувеличивай, — проворчала Алена. — Все не так плохо… То есть, сдают, конечно, но не по всякому поводу. И не Эдик…
— Что-то новенькое в твоем репертуаре, — я нечаянно схватил «Treasurer» вместо своей пачки и закурил, после чего, откликнувшись на Аленину отмашку, сходил к ней снова — воткнуть зажженную сигарету в зубы и поставить на подлокотник кресла вторую пепельницу. — Откуда такая убежденность? Семейная мудрость гласит: человек достоин доверия — и тем больше, чем крепче ты держишь его за яйца. Что у тебя на Эдика?
— Не нужны мне его яйца, — она основательно затянулась и внимательно проследила за тем, как угасает кончик ее сигареты. — Я о другом пытаюсь сказать… Докладывает ли он боссам обо всем, что ему известно? Ясное дело, докладывает: от корки до корки. Как и все они. Но знать и догадываться — не одно и то же. Свои догадки Эдик излагать не обязан. И не станет… Почему? Потому что он такой.
— Потрясающее рассуждение…
— Вот тебе еще. Как по мне, он к этому и стремится. Все силы кладет на то, чтобы дальше догадок дело не шло… Просто землю носом роет, лишь бы не узнать чего лишнего.
— А вот это интересный маневр… Может, и с отцом похожая история? — ненароком вырвалось у меня.
— Прости, не уловила, — при упоминании отца Алена моментально подобралась и приняла защитную позу: низко наклонила голову и взглянула на меня исподлобья — ужасно неудобно, учитывая, что я сидел аккурат напротив нее. Безотчетная реакция. Уже через секунду она снова распрямилась и выровняла осанку, вероятно, даже не осознав своего движения. Характерно, что именно так сестра всегда встречала отца, когда тот внезапно входил в помещение или случайно мелькал на экране телевизора. И это тоже длилось недолго, считанные мгновенья. Поскольку дальше немедленно включалась лучезарная улыбка и демонстрировалась ямочка на подбородке. Не в случае с телевизором, конечно.
— Пока это только теория, — предупредил я. — Допустим на минутку, что у отца такие же догадки на твой счет, как и у нашего Эдика. В конце концов, чем он хуже него? А тут еще родительский невроз. Что, мало пищи для него накопилось за эти годы? Напомни, Казанова, сколько лет ты уже по бабам шляешься?
— Ай, только не «бабы»! Фу-уу! — Алену предсказуемо передернуло. — Я этого слова терпеть не могу, предатель…
— Ладно, перефразирую. Сколько лет уже у тебя мужика не было?
— Вот урод! — сестренка надулась.
— Нет, серьезно. Дочурке уже двадцатник, и что? Где кавалеры? Где безрассудства, положенные ей по праву юности? Забытыми мужскими носками под дочерней кроватью даже не пахнет. Непорядок…
— Про носки тоже — «фу». К чему ты клонишь, солнышко? Телись уже!
— Если позволишь, я сам отвечу на свой вопрос. Лет пять уже продолжается вся эта канитель. Пять лет амурных похождений, более или менее успешных, а чтобы их стушевать — столько же лет шпионских фокусов, успешность которых моя теория ставит под сомнение.
— Благодарю за деликатность, но скорее шесть, чем пять, — Алена скромно потупилась, после чего показала мне длинный язык. — Вдруг это принципиально для твоей теории…
— Тем паче, — бесстрастно кивнул я. — При всей конспирации, трудно было не дать отцу повода для подозрений. А когда у него появляются подозрения, ты знаешь, как он поступает. Хочу сказать: знаешь, как он действует внутри семейного круга — не будем сейчас об инородцах…
— Предположим, не знаю, — воспротивилась сестра. — И как он действует?
— Лично мне известны два сценария: один для эпизодов повесомее, другой для всякой ерунды. Есть кое-что на свете, друг Алена, что мнится ему важным, какой бы кривой меркой эта важность ни измерялась. Коснись дело таких вещей, и он пойдет до упора, не считаясь с ценой: докопается до сути, извлечет мораль, припрет тебя к стенке и огласит свою отцовскую волю. Кончается это всегда одинаково: либо так, как нравится ему, либо так, как никому не нравится…
— Никому, включая меня, — некстати вставила сестрица.
— И второй сценарий. Если, по мнению отца, предмет не стоит его внимания, тогда — все просто: зажигай сколько влезет, пока сам не выдохнешься. Или пока не повзрослеешь, что почти то же самое. Можешь кутить по ресторанам неделями, можешь с байкерами по ночной Ходынке гонять, можешь полстолицы затащить в постель — ему плевать. Глянет, поморщится и отвернется. Дескать, чего не вижу, того и не знаю… Эдика не напоминает? Только он, бедняга, о подобном знать опасается, а отец… как выразиться-то поточнее… брезгует…
— Какая-то лажовая теория, — Алена глубокомысленно почесала в ухе. — Что мы имеем? Имеем гребаную страшилку. Будто бы полная летопись моих искрометных подвигов давно лежит у батюшки под сукном. Спрашивается, нужно ли мне напрягаться по этому случаю? Оказывается, что нет, не нужно. На самом деле, все пучком. Можно расслабить булки и не париться. И почему же, интересно? А потому что все мои завихрения ему, видите ли, до лампочки… Так, что ли, выходит?
— Гуманитарные науки ужасно на тебя влияют, — заметил я вскользь. — Нахваталась словечек в своих университетах… Еще немного, и без специального переводчика мы с тобой не обойдемся. Или придется перейти на английский.
— We
