Первый шаг удался как нельзя лучше. Она успела перехватитькнязя на улице и привезла к себе обедать. Если спросят: каким образом, несмотряна все козни врагов, ей удалось-таки настоять на своем и оставить АннуНиколаевну с довольно большим носом? – то я обязан объявить, что считаю такойвопрос даже обидным для Марьи Александровны. Ей ли не одержать победу надкакой-нибудь Анной Николаевной Антиповой? Она просто арестовала князя, ужеподъезжавшего к дому ее соперницы, и, несмотря ни на что, а вместе с тем и надоводы самого Мозглякова, испугавшегося скандалу, пересадила старичка в своюкарету. Тем-то и отличалась Марья Александровна от своих соперниц, что врешительных случаях не задумывалась даже перед скандалом, принимая за аксиому,что успех все оправдывает. Разумеется, князь не оказал значительногосопротивления и, по своему обыкновению, очень скоро забыл обо всем и осталсяочень доволен. За обедом он болтал без умолку, был чрезвычайно весел, острил,каламбурил, рассказывал анекдоты, которые не доканчивал или с одногоперескакивал на другой, сам не замечая того. У Натальи Дмитриевны он выпил трибокала шампанского. За обедом он выпил еще и закружился окончательно. Тут ужподливала сама Марья Александровна. Обед был очень порядочный. Изверг Никиткане подгадил. Хозяйка оживляла общество самой очаровательной любезностью. Ноостальные присутствующие, как нарочно, были необыкновенно скучны. Зина былакак-то торжественно молчалива. Мозгляков был, видимо, не в своей тарелке и малоел. Он об чем-то думал, и так как это случалось с ним довольно редко, то МарьяАлександровна была в большом беспокойстве. Настасья Петровна сидела угрюмая идаже, украдкой, делала Мозглякову какие-то странные знаки, которых тотсовершенно не примечал. Не будь очаровательно любезной хозяйки, обед походил бына похороны.
А между тем Марья Александровна была в невыразимом волнении.Одна уже Зина пугала ее ужасно своим грустным видом и заплаканными глазами. Атут и еще затруднение: надо спешить, торопиться, а этот «проклятый Мозгляков»сидит себе, как болван, которому мало заботы, и только мешает! Ведь нельзя же,в самом деле, начинать такое дело при нем! Марья Александровна встала из-застола в страшном беспокойстве. Каково же было ее изумление, радостный испуг,если можно так выразиться, когда Мозгляков, только что встали из-за стола, самподошел к ней и вдруг, совсем неожиданно, объявил, что ему, – разумеется, к еговеличайшему сожалению, – необходимо сейчас же отправиться.
– Куда это? – спросила с необыкновенным соболезнованиемМарья Александровна.
– Вот видите, Марья Александровна, – начал Мозгляков сбеспокойством и даже несколько путаясь, – со мной случилась престраннаяистория. Я уж и не знаю, как вам сказать… дайте мне, ради бога, совет!
– Что, что такое?
– Крестный отец мой, Бородуев, вы знаете, – тот купец…встретился сегодня со мной. Старик решительно сердится, упрекает, говорит мне,что я загордился. Вот уже третий раз я в Мордасове, а к нему и носу не показал.«Приезжай, говорит, сегодня на чай». Теперь ровно четыре часа, а чай он пьет по-старинному,как проснется, в пятом часу. Что мне делать? Оно, Марья Александровна, конечно,– но подумайте! Ведь он моего отца-покойника от петли избавил, когда тотказенные деньги проиграл. Он и крестил-то меня по этому случаю. Если состоитсямой брак с Зинаидой Афанасьевной, у меня все-таки только полтораста душ. А ведьу него миллион, люди говорят, даже больше. Бездетен. Угодишь ему – сто тысяч подуховной оставит. Семьдесят лет, – подумайте!
– Ах, боже мой! так что же это вы! что же вы медлите? –вскричала Марья Александровна, едва скрывая свою радость. – Поезжайте,поезжайте! этим нельзя шутить. То-то я смотрю, за обедом – вы такой скучный!Поезжайте, mon ami, поезжайте! Да вам бы следовало давеча утром с визитомотправиться, показать, что вы дорожите, что вы цените его ласку! Ах, молодежь,молодежь!
– Да ведь вы же сами, Марья Александровна, – в изумлениивскричал Мозгляков, – вы же сами нападали на меня за это знакомство! Ведь вы жеговорили, что он мужик, борода, в родне с кабаками, с подвальными даповеренными?
– Ах, mon ami![33] Мало ли мы что говорим необдуманного! Ятоже могу ошибиться, я – не святая. Я, впрочем, не помню, но я могла быть втаком расположении духа… Наконец, вы тогда еще не сватались к Зиночке… Конечно,это эгоизм с моей стороны, но теперь я поневоле должна смотреть с другой точкизрения, и – какая мать может обвинить меня в этом случае? Поезжайте, ни минутыне медлите! Даже вечер у него посидите… да послушайте! Заговорите как-нибудьобо мне. Скажите, что я его уважаю, люблю, почитаю, да этак половчее, получше!Ах, боже мой! И у меня ведь это из головы вышло! Мне бы надо самой догадатьсявас надоумить!
– Воскресили вы меня, Марья Александровна! – вскричалвосхищенный Мозгляков. – Теперь, клянусь, буду во всем вас слушаться! А то ведья вам просто боялся сказать!.. Ну, прощайте, я и в путь! Извините меня передЗинаидой Афанасьевной. Впрочем, непременно сюда…
– Благословляю вас, mon ami! Смотрите же, обо мне-топоговорите с ним! Он действительно премилый старичок. Я давно уже переменила онем мои мысли… Я и всегда, впрочем, любила в нем все это старинное, русское,неподдельное… Au revoir, mon ami, au revoir![34]
«Да как это хорошо, что его черт несет! Нет, это сам богпомогает!» – подумала она, задыхаясь от радости.
Павел Александрович вышел в переднюю и надевал уже шубу, каквдруг, откуда ни возьмись, Настасья Петровна. Она поджидала его.
– Куда вы? – сказала она, удерживая его за руку.
– К Бородуеву, Настасья Петровна! Крестный отец мой;удостоился меня крестить… Богатый старик, оставит что-нибудь, надо польстить!..
Павел Александрович был в превосходнейшем расположении духа.
– К Бородуеву! ну так и проститесь с невестою, – резкосказала Настасья Петровна.
– Как так «проститесь»?
– Да так! Вы думали, она уж и ваша! А вон ее за князявыдавать хотят. Сама слышала!
– За князя? помилосердуйте, Настасья Петровна!
– Да чего «помилосердуйте»! Вот не угодно ли самимпосмотреть и послушать? Бросьте-ка шубу, подите-ка сюда!
Ошеломленный Павел Александрович бросил шубу и на цыпочкахотправился за Настасьей Петровной. Она привела его в тот самый чуланчик, откудаутром подглядывала и подслушивала.
– Но помилуйте, Настасья Петровна, я решительно ничего непонимаю!..
– А вот поймете, как нагнетесь и послушаете. Комедия, верно,сейчас начнется.
– Какая комедия?
– Тсс! не говорите громко! Комедия в том, что вас простонадувают. Давеча, как вы отправились с князем, Марья Александровна целый часуговаривала Зину выйти замуж за этого князя, говорила, что нет ничего легче егооблапошить и заставить жениться, и такие крючки выводила, что даже мне тошностало. Я все отсюда подслушала. Зина согласилась. Как они вас-то обе честили!просто за дурака почитают, а Зина прямо сказала, что ни за что не выйдет завас. Я-то дура! Красный бантик приколоть хотела! Послушайте-ка, послушайте-ка!
