И сей народ себя явил божественным собраньем.
И, Сына Божия узрев, обрел покров и силу
В Едином Боге, мысля то, что Бог – един и вечен.
Но и в прибежище своем он забывал о Боге.
Он знал, что Бог един всегда, и о Едином Боге
Влекомый ревностью, вещал он пылкими устами.
Но большей частью сей народ был глубоко порочен.
Без Бога Бога возносил, не зная о Едином.
Рожденный прежде всех эпох, я стал с людьми искусен:
Всегда я обожал детей и ими не гнушался.
Я много времени на них, поверь, доселе трачу.
С рожденья самого я в них укореняю скверны,
Привычки мерзкие ращу, наклонности дурные.
Изъяны, недостатки их взрастают вместе с ними,
Пороки множатся у них, плоды лихих привычек.
Но неразумнейших отцов, порочных до предела,
Не беспокоит в детях их убийственное семя.
Иные, умные, всегда, как добрый земледелец,
Искореняют чад своих душевные изъяны.
Людская леность – не найдешь узды, ее крепчайшей.
Оковываю я людей цепями праздной жизни.
Их чувства я обворовал, добро унес с собою,
От книг их очи удалил, уста – от славословья.
Без Богомыслия их ум оставил я. Усердье
Питают к басням суетны́м[81], искусны в пустословье.
Когда является вдруг им святое слово жизни,
Отходят от него они, отвергнув с возмущеньем.
О, сколько демонов, смотри, роится в человеке!
Но человек лишь одного клянет Сатаниила.
Гнев человека – демон злой, коварный, неотступный.
Ведь этот демон каждый день на смертных нападает.
Скитальцы демоны, поверь: коль принимают плохо,
Иль гневно оскорбляют их, уходят, опечалясь.
Но демон гнева не таков, его так не прогонишь:
Внедряется он вглубь души, глубоко пролезая.
В душевной темноте живет и в час, когда святые
Его наружу гонят, вон из сердца человека.
За ярость, вызванную им, убийственное мщенье,
Всевечно ненавидим я, диавол, порицаем,
Хоть сам я по себе, увы, болезненно печален,
И немощен и жалок я, отчаянно безволен.
Позор всем магам и волхвам, искусным чародеям
И тем, кто заклинает змей, кто с аспидом играет!
Те, завораживая змей, всяк день их укрощая,
Не могут кобру покорить, что в их душе гнездится.
Собой не могут овладеть. Грех, скрытый в них, как аспид,
Взметнувшись, убивает их. Пусть властно заклинатель,
Берет рукою кобры плоть, в искусстве безупречен,
Но грех, шипя, наносит вдруг удар смертельный в спину.
Его заклятья – змей тела приятно расслабляют
И усмиряют хищный нрав и ток смертельный ядов,
Но чародейство, что вершит искусный заклинатель,
Против него священный гнев небесный распаляет.
В засаде с дротом легким я сижу и поджидаю.
Кто, мне скажите, терпелив, как я, и неустанен?!
[Вино и дьявольский дурман… Они – мои тенета!][82]
С болящим рядом я присел, и вот уж соблазнен тот.
Унынию отдался он. А тот, кто сожалеет
О совершенных им грехах, проступках безобразных,
Не отстает от рабства всем дурным своим привычкам.
Его я медленно влеку в геенну наслаждений,
Чтоб, как на меска, возложить ярем тяжелый сверху,
И принимает он ярем, к нему влечется страстно,
И не желает никогда он обрести свободу.
9
Я выследил того, в ком жил недуг, его учуял,
И уж теперь-то поступлю с ним по
