Вполне понятное стремление.
– Да что это за жизнь такая – ссаться от страха перед каждым полицейским?!
– Да кто ты вообще такая, русская стервозина?! – взорвался Зельц. – Пришла сюда, тебя никто не звал, и учишь меня, как мне надо жить? Ты – смелая? Конечно, если мозгов нет – будешь смелой. Я универ кончил на отлично, я не для того там пять лет толком не жрал, чтобы из-за какого-то Сталина подыхать в гестапо. Что ты вообще от меня хочешь?!
– Тихо! – приказал Шнайдер. – Все, пожалуйста, Кэт, на этом – хватит, – Шнайдер потрепал ее по руке. – Ясно?
– Ясно, – буркнула Кэт.
– Видите, герр Зельц, – сказал Шнайдер назидательно, – вот перед вами пример, как можно жить. И мне кажется, что жизнь фройляйн Хоффнунг гораздо интереснее и насыщеннее вашей.
– Я уже сказал – не надо меня учить жить, – попросил сердито Зельц.
– Действительно, вы же уже очень взрослый человек, тем более с высшим образованием, да еще и с отличным. К чему вас учить? Вы мне лучше расскажите, почему нельзя выносить документы?
– Государственная тайна!
– Прямо уж и тайна! – возразил Шнайдер. – А работа на дом? Имеете вы право проявить усердие? Что, скажете, никто из вас никогда не работает дома?
– Работают, – неохотно согласился Зельц. – Например, у Брюге часто жена в ночную смену работает, так ему приходится рано домой уходить.
– Вот видите! Значит, и вам можно! Скажете, что у вас язва, вам врач велел питаться по режиму. Кстати, будьте внимательны с питанием, очень вам советую. В рейхсканцелярии, я слышал, кормят паршиво. Береги желудок смолоду!
Зельц улыбнулся.
– Мне кажется иногда, что вы меня усыновили, – сказал он.
Шнайдер и Кэт засмеялись.
– Прошу прощения, если вмешиваюсь слишком активно в вашу личную жизнь, – сказал Шнайдер. – Вы знаете, у нас в Советском Союзе так принято. Кстати, а вам тут в Берлине не скучно? Вы же тут один, друзей нет, родных тоже. Вам не скучно?
– По-всякому бывает, – сказал Зельц. – Работы много, особо скучать некогда.
– Понимаю, понимаю, – покровительственно засмеялся Шнайдер. – Фюрер столько трындит, что только успевай записывать. Знаете что – в следующий раз встретимся у меня. Посидим вместе, поболтаем, музыку послушаем, в шахматы сыграем. Вы в шахматы играете?
– Когда-то играл, – неуверенно сказал Зельц, – еще в училище.
– Ээээ, дружище! Шахматы – великая вещь, развивают похлеще университета! Советую заняться – очень может пригодиться в жизни. Впрочем, смотрите сами, – Шнайдер затушил сигарету, основательно раздавив ее в консервной банке. Кэт, ты в шахматы играешь?
– Предпочитаю спорт, – отозвалась сердито Кэт.
– Спорт? – Зельц недоуменно посмотрел на нее.
– Бег, лыжи, коньки.
– А, ну да, – кивнул Зельц. – Я слышал, в России много уделяют внимания воспитанию спортсменов.
– У меня первый разряд ГТО, – заметила Кэт.
– Чего разряд? – не понял Зельц.
– Неважно, – вмешался Шнайдер. – Кстати, нам всем будет удобнее всего встречаться у фройляйн Хоффнунг: она тут недалеко живет. Ты не возражаешь? – спросил он Кэт.
Кэт неохотно кивнула.
– Прекрасно, – Шнайдер встал, скрипнув сапогами. – На этой радостной ноте, уважаемый герр Зельц, позвольте с вами проститься. Благодарю вас за угощение, позвоните мне через пару дней, поболтаем еще.
– Спасибо за интересный вечер, – иронически сказала Кэт.
– Всего доброго, – закивал Зельц.
Они ушли, а Зельц стал убирать посуду и готовиться ко сну. Ненавижу себя, думал он. За суетливость, за соглашательство, за трусость. Так потерять лицо! Почему? Стыдно, стыдно! Мне двадцать четыре, а я все еще боюсь всех подряд, как школьник какой-нибудь! Почему я сам не выгнал полицейского? Почему не сказал русскому, что моя личная жизнь его не касается? Русский-то что мне сделает? Все дело в стальном блеске этих внимательных глаз. Его лицо выражает и сочувствие, и участие, и понимание, а взгляд иногда так жутко блеснет, как нож у мясника. Мне кажется, я боюсь его больше, чем Гитлера. Ненавижу себя! И еще баба эта стала меня позорить. И я, дурак, завопил. Но все-таки красивая баба, красивая! Надо трахнуть ее!
После принятия такого важного решения настроение у Зельца значительно улучшилось.
Шнайдер довез Кэт до квартиры, остановился перед подъездом, но выходить не стал.
– Спасибо за помощь, – сказал он. – У тебя прекрасно получилось.
– Александр Максимович, вы думаете, он поможет? – спросила Кэт.
– А куда он денется? – покровительственно улыбнулся Шнайдер. – Он уже наш. Хоть и не знает этого, но уже наш.
– Вы точно меня только ради поддержки туда взяли? – спросила Кэт.
– А ради чего еще? – Шнайдер удивленно раскрыл глаза.
– Мне кажется, он мной заинтересовался, как женщиной. Может, вы на это и рассчитывали?
– Кать, ты очень красивая девушка, – сказал Шнайдер. – Но все-таки, я тебя взял с собой не поэтому.
– А почему?
– Я же сказал, ты что, не помнишь?
– Да, помню, – кивнула Кэт. – Вы приедете завтра?
– Сейчас, подожди, я посмотрю, – Шнайдер включил свет в машине и достал из кармана плаща записную книжку. – Значит, так, завтра у меня…
Подозреваемый Майерс, давайте знакомиться
Назавтра у Шнайдера был допрос. Допрашивать ему пришлось инженера Майерса, старого вонючего интеллигентишку, выросшего в годы бардака, бандитизма и бездуховности, которые тот по недоразумению называл годами свободы. В гестапо Майерс попал случайно. Вечером десятого февраля 1944 года, возвращаясь с работы, он слишком громко закрыл в подъезде дверь. Фрау Фляйшер высунула из квартиры седую головенку и крикнула, что хочет спать в покое, а не слушать, как всякие жирные алкоголики шляются по ночам.
– В Сибири будет тише, – буркнул Майерс. – Можете уже собирать вещички.
Фрау Фляйшер юркнула обратно в квартиру и кинулась к телефону. Через пару часов за Майерсом пришли двое молодых людей из гестапо, и больше никогда – ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в выходные – герр Майерс не доставлял хлопот фрау Фляйшер. Кстати, ее послевоенная карьера сложилась очень удачно, и на пенсию она вышла первым заместителем директора строительного кооператива.
С Майерсом же произошло следующее. Сначала казалось, что дело ограничится полугодом лагерей; возможно, даже весьма условных лагерей. Уж в худшем случае – год в тюрьме за антиарийскую пропаганду. Но лейтенант Круммель проявил истинное партийное рвение и подвел Майерса под статью о заговоре, за который Майерсу уже светила заслуженная вышка. Круммель лично провел обыск у Майерса, и – надо же, какая удача, – действительно нашел две небольшие бомбы и пропуск на выставку армейских трофеев, где должен был присутствовать сам Гитлер. Лейтенант Круммель заслужил благодарность и медаль "За заслуги перед Германией" третьей степени, а особо важное дело Майерса передали в контрразведку.
В половине второго рыжий детина-конвойный привел инженера в кабинет к
