он не одобрял готовности принести в жертву все, лишь бы оказаться на хорошем счету, лишь бы его смена была в шахте самой видной и передовой.
Как всякий рабочий человек, Волощук давно привык определять, чего стоят те, с кем работаешь бок о бок или встречаешься в повседневной жизни, научился почти безошибочно разбираться в людях. Но сейчас самое главное — сколотить смену. Другие соображения просто не приходили ему в голову.
А Косарь был себе на уме. Откровенно говоря, затеи с коммунистическими бригадами казались ему преходящими, временными.
«Мало чего не бывало на земле и под землей, — недоверчиво рассуждал он. — Раньше были ударники, стахановцы; теперь — коммунистические бригады! А что касаемо норм и расценок — уж известно: нормы — вверх, расценки — вниз…»
Что́ бы ни было, Косарь не собирался вкалывать до второго пришествия, а мечтал поднакопить деньжат и уйти на-гора, под ясное солнышко. Если обо всем предыдущем он запрещал себе не только говорить с кем-нибудь, но и думать, то о том, как заработает денег и уйдет куда глаза глядят, признавался частенько.
— А что? Это никому не заказано!
Тимша уснул, а они отправились на автобусе в Углеград. Там, в ресторане «Волна», штормило с обеда.
Как и всякий раз, Волощук угощал, а Косарь не отказывался, пил. Загулялись допоздна. Волощук был не так пьян, как Косарь, а главное — опять у него в долгу.
Автобусы не ходили. Пришлось добираться в Северный пешком.
Вниз, к мосту, идти оказалось хуже всего. Дорога ускользала из-под ног, не так-то просто было держаться на ней в темноте, особенно когда раскачивала круговерть хмеля.
«Валяться где попало — самое распоследнее дело, — едва удерживаясь на плывущем асфальте, думал Волощук. — Не-ет, это не по мне! Не по мне — и всё! А буфетчица в «Волне» — будь здоров, не вякай! Где только подбирают таких — крашеных-перекрашенных да глазастых?»
Косарю не давало покоя другое. Он и во хмелю не забывал о своем и, видно, прикинув все, держался, не отступаясь.
— Значит, ты мне должен теперь трёшку, — твердил он. — Каждый раз я больше плачу, а пьем поровну!
— Ну, пошел выводить, — недовольно отмахнулся Волощук. — В следующий раз будем по отдельности пить, по отдельности расплачиваться.
Но Косарь добивался совсем не этого. Осклабившееся его лицо полно такого снисходительного лукавства, что можно было подумать, будто Волощук и вправду хотел обойти его в расчетах, но Косарь вовремя догадался и нисколько не обижается.
— Лучше уж совсем не пить, чем так-то… врозь.
— Пряник ты вяземский, — плюнул Волощук, по-прежнему поддерживая его. — Сладок до при́тори, аж с души воротит!
Далеко по магистрали светили фары идущих машин. Трепетная июньская ночь была полна призывно-влюбленного боя перепелов, свистков маневровых паровозов, доброго, запасенного за день, солнечного тепла.
Асфальт на перекрестке отсвечивал накатанно-зеркальным блеском. Перед въездом в Углеград на постаментах виднелись фигуры горняков — в касках, спецовках, с шахтерками и отбойными молотками. Они будто вышли навстречу, приглашают едущих в город. Насмешники прозвали их «Подхалимами», а стоявших у въезда в Углеград с противоположной стороны — «Жалобщиками», отправившимися в область кляузничать о местных непорядках.
— Работать надо, вкалывать! — едва стоя на ногах, корит их Косарь. — Не я ваш звеньевой… а то бы показал.
— Пойдем, Федор, — уговаривает его Волощук. — Ну, что ты всамделе?
— Не-ет, ты скажи им. Кто у нас, на Соловьинке, в передовиках ходит, кто премии отхватывает?
— Пошли, говорю! Спать пора…
Но Косарь заартачился:
— Я сам с ними… у-у!
Стремительно выскочив из-за подъема, машина предупреждающе засигналила светом, пока слепящие ее лучи не уперлись Косарю в спину. Должно быть, водитель вначале принял его и Волощука за дорожных инспекторов и резко притормозил; но затем разглядел, что это всего-навсего пьяные, взял к обочине, стрельнул выхлопнувшим дымком и погнал дальше.
Задние фонари были похожи на раскаленные докрасна тарелки. Рядом с иностранным номерным знаком виднелся советский. Волощук не успел даже разглядеть, что там обозначено. Подхватив Косаря, он потащил его к Северному.
— Раскатывают, — шумел тот, выписывая ногами замысловатые вензеля. — А мы — вкалывай… у-у!
Тимша спал, когда они ввалились в комнату и, стараясь не разбудить, все-таки разбудили его. Щурясь, ничего не понимая со сна, он молча глядел, как раздевался Волощук, как ложился Косарь, и ничем не выражал недовольства, что потревожили. Лишь когда они улеглись, встал и выключил свет.
Косарь засвистал носом, едва только накрылся. Голова его завалилась за подушку, стиснутые кулаки подобрались к подбородку, будто он во сне готовился к драке с любым, кто подвернется.
А Волощуку не спалось. Пока шли, думал — только бы добраться, лечь. Улегся — сна ни в одном глазу. Вздыхая и ворочаясь, он перебирал по порядку случившееся за последнее время — гибель Рудольского и Воронка, нежданное выдвижение и многое другое, чему подчас не было названия.
«И зачем было пить столько? Хотел ведь как человек: культурно отдохнуть, поужинать. А надрался свыше всякого!»
Зря он ходил к игравшим на эстраде музыкантам, зря совал деньги, заказывал «Коногона» и «Шахтерское страданье».
«А уж буфетчице и совсем ни к чему было конфеты дарить, — коря себя, с ощущением запоздалого и непереносимого стыда вспоминал Волощук. — Будут теперь ребята в глаза пылить: пили, гуляли, дарили!»
Потом думы его приняли другое направление.
«Шахтер — крот, да нрав у него не тот!» — пришла на ум давняя, призабывшаяся поговорка. — Ни с кем не сравнить нашего брата, горняка! Нелегкого такого труда ни у кого нет, и удали тоже! — не без чувства собственного достоинства думал Волощук, словно пытаясь оправдать все, что было в ресторане. — Мы всё можем…»
Догадавшись, что он ворочается неспроста, Тимша приподнялся, негромко окликнул:
— Не спится… бригадир?
— Ну, не спится, — хрипло отозвался тот. — А ты чего — впотьмах задачки решаешь? Сколько из одного бассейна выливается, в другой вливается?
— Это мы еще в училище прошли, — сдержанно усмехнулся тот. — Теперь другое…
— Из пустого в порожнее! — достав из пиджака сигареты, зажигалку, Волощук собрался закурить. — Задыми, раз такое дело!
Тимша сел, точно в самом деле собирался взять сигарету. Соколка его смутно белела в полутьме.
— Не надо в комнате курить, бригадир, — сказал он. — Некультурно это!
Как многие курящие, Волощук с Косарем не часто задумывались об этом даже в общественных местах, а у себя — и подавно. Зажигалка вспыхнула и тут же погасла.
— Здоровье свое бережешь? Пра-авильно!
Должно быть, не очень веря, что его призыв будет услышан, Тимша не отозвался. Он хотел было лечь, но вдруг золотой огонек сигареты, описав дугу, шлепнулся у самого порога.
— Не обижайся, бригадир. Я правду говорю.
Волощук озабоченно вздохнул.
— Не знаешь ты еще ничего, петушок. В шахте
