Я молчала, он молчал. Мне нечего было сказать.
— Не простишь? — спросил он, глядя в лобовое стекло.
— Что значит «привык с детства»? К чему? К мертвецам?
— Моя мать не вышла замуж после смерти отца. У нас везде были его фотографии. Я привык думать об этом с двенадцати лет.
— О чем ты думал, когда смотрел на меня? Ответишь честно, прощу.
— О том, что мы вдвоем. — Он помолчал и добавил: — Я хочу, чтобы мы были вдвоем. Только вдвоем.
— После смерти? — усмехнулась я. — Моей смерти?
— Я не это имел в виду. — Его губы упрямо сжались. Совсем как тогда, когда мы чуть не улетели на тот свет.
— А что ты имел в виду? — крикнула я. — Объясни! Я не понимаю!
— Давай не вернемся, — неожиданно сказал он.
— Куда? — потерялась я.
— В город.
Он поставил точку, и внутри меня лопнул шар, переполненный моей злостью. Лопнул и улетел в пыльное, жаркое небо чужой земли. Я тоже хотела, чтобы мы были только вдвоем. Так сильно, что остальное было неважно.
— Прости меня. — Мой подбородок вдруг задрожал.
Он меня обнял, бросив руль. Обеими руками. Так сильно, что я перестала дышать.
— Ничего не случилось бы. Я же с тобой.
Наша машина опять съехала с дороги. Ею некому было управлять. Мы снова чудом остались живы, сев брюхом на закаменевший глиняный гребень самостийной боковой колеи. Ваня толкал машину, я жала на газ, чтобы выехать. И улыбалась самой себе. Так, чтобы никто не видел. Чтобы не сглазить. Я вдруг поняла, что люблю его Я смогла бы назвать точное время, год, дату, часы и секунды, когда поняла, что люблю. По-настоящему. Есть ли на свете люди, знающие точное время, когда то, что было раньше, переходит в любовь? Я не знаю никого, кроме себя.
Мы лежали в машине, глядя на черное небо. Небо раскинуло звезды даже у горизонта. Они светили огнями святого Эльма сквозь узкие щели таинственных меловых гор, всосавших в себя древний океан, как губка.
— Повтори! — потребовала я.
— Я хочу быть с тобой всегда.
— Всегда, — повторила я как эхо.
— Когда я тебя звал, ты мне сказала «иди».
— Не сказала куда? — Хорошо, что он не мог видеть моей улыбки.
— Нет.
— Иди в меня, — шепнула я.
Звезды закрылись тенью, а мне больше ничего и не надо было. Я коснулась его губ и забрала его дыхание. Все до последнего вздоха. Как губка.
Горы сказочного края походили на слоеный торт, пропитанный разноцветным временем. Сверху — крем из меда и взбитых белков, в середине — клубничный бисквит со сливками и нежно-голубым безе, внизу белый зефир и нуга. Время поливало горный торт, как пудинг сиропом из отложений глины. Где-то абрикосовым, где-то вишневым, где-то бледно-малиновым. И украшало по бокам кулинарные шедевры хворостом из сарматских известняков. Торты были воздушными, пузырчатыми, многоступенчатыми, нерукотворными пирамидами. Объедение для настоящих небожителей. Объедение для глаз настоящих землян! Я просто облизывалась и мечтала, что вернусь в город и сама испеку что-нибудь сногсшибательное, умыкнув идею у доверчивых сказочных мест.
Сказочная земля была старой, в миллиард лет, потому ее лицо было изъедено складками и глубокими морщинами. Такими глубокими, что они казались бездонными, извилистыми провалами. Сказочная земля скрывала морщины как человек, прикрывая отвесные разломы выступами и натеками. Но безуспешно. По-моему, она давно бросила это занятие. Заниматься чепухой? Она и так была красивой. Зачем делать вид, что ты не тот, кто есть на самом деле?
Ваня копал то ломом, то лопатой. Долбил оба[5], насыпанный курганом земли. Расхититель гробниц рыл и копал без стыда и священного трепета. Археологи умерли бы от ужаса и негодования. Мы не археологи, потому мы не умирали, а чувствовали себя превосходно.
Я хотела Ване помочь, он не позволял.
— Мне скучно! — кричала я.
Я злилась, он все равно запрещал. В этом что-то было. Приятно чувствовать себя женщиной, а не асфальтоукладчицей. Земля была спекшаяся, как застывший бетон. Нужно действительно чего-то очень хотеть, чтобы в невыносимую жару так мучиться, а не маяться от безделья.
— Ты всегда ездишь один? — спросила я.
— Нет. С друзьями. Они появились случайно. По интересам.
— Почему не с ними?
— Мы обычно не ездим в такую жару. Или едем в другие места.
— Да? — удивилась я. — А сейчас? Отпуск не вовремя дали?
— Можно сказать и так, — засмеялся Ваня.
Мне повезло. У Вани был отличный работодатель. Я мысленно послала ему респект. От всего сердца.
На его голове была футболка, сверху козырек, на лице солнцезащитные очки. Вид разбойничий. Таких разыскивает милиция. Я смотрела во все глаза, как работает его плечевой пояс и грудная клетка. У расхитителя гробниц был широкий разворот плеч, могучие наплечники дельтовидных мышц и сжатые усилием мускулы плеча и предплечья. Мощная грудная клетка. Большие грудные мышцы разлетаются по обе стороны грудины орлиными крыльями, зубчатые — слушаются хозяина как клавиши, брюшные сложились твердыми шашечками черепашьего панциря. И пот. Слезы и струйки на смуглой коже, как после купания. Особенно на сосках. Трогательно и эротично видеть слезы на плоских, маленьких мужских сосках. Я раньше никогда не думала над этим, а теперь думаю. Хорошо, что на моих глазах солнцезащитные очки. Это мое, личное. Хотя касается другого человека, которого я вижу перед собой каждый день. Я к такому не привыкла. Раньше я откатывала обязательную программу, а думала, что произвольную. А сейчас все изменилось. Слишком неожиданно для меня. Слишком…
Я хотела любви прямо сейчас. Немедленно! Внутри меня было жарче, чем снаружи. До ста градусов по Цельсию. До солнечного удара. Я хотела и горела от стыда и желания. Что он скажет?
— Я пройдусь.
— Далеко не уходи, — попросил он.
— Боишься заблудиться? — засмеялась я. Мое лицо пылало… От жары.
Он смотрел мне вслед, пока я шла. Я ощущала его взгляд спиной. Я обернулась, это было действительно так. Я помахала рукой. Он махнул в ответ. Хорошо чувствовать себя женщиной, скажу я вам!
Я взяла с собой альпеншток. Одну из треккинговых палок. Хорошая палка с вольфрамовым наконечником. Может пригодиться от змей. В этих местах должны были водиться эфы и стрелки. Стрелки такие дуньки! Неужели они правда прыгают на людей из-за угла? Мне говорил так папа. Может, он шутил?
Степь уже успела выгореть, она была желто-бурой, запыленной суховеями до серости. Я набрела на саксаульник. Черный саксаул уже потерял свои длинные зеленые отростки, он кривился тяжко и трудно, как раб. Один из них был главный. Он стоял на отшибе посреди желтой жухлой травы. Зверь с крокодильей мордой, вставший на задние лапы. Он тянул длинные суковатые руки к своим рабам. Будто выбирал следующего. Но в саксаульнике был такой запах! Отвар и настой! Воздушная взвесь эфира и горечи, растертых в ступке полыни, чабреца, тимьяна, девясила! Они уже сморщились от палящего солнца, но пахли, как плавильная печь цветочной пыльцы. Смертоубийственно! Для голодного.
