Мы чудом остались целы и невредимы, а дудочка разбилась. Степь не жалует дилетантов.
* * *
Путь мы держали к «Крепости льва». Точнее, к местам, что поблизости. Чтобы не нарваться на местный шерифат. Несанкционированные поиски и санкционированное возмездие ходят парой. Даже если вокруг в радиусе ста километров нет ни одного человека, он может появиться откуда ни возьмись.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Ваня. — Заброшенную подземную мечеть. Странное место.
Он шел впереди меня по цементной земле с крепкой, жизнестойкой, как самшит, травой. Она пружинила под ногами так же, как раскаленный воздух. Мы шли к скале, на пологой вершине которой стояло уже почти разрушенное здание из сырцового кирпича. Как декоративная башенка. Не знаю, почему оно пострадало. От древних войн, или от ветра и солнца, или от равнодушия человека. Или от всего, вместе взятого. От времени. В посеревшем от солнца пузырчатом ракушечнике скалы были вырублены ниши, как ярусы театра. От бельэтажа, балкона до здания из сырцового кирпича без окон с арочными входами на каждой стене. Скала приглашала в себя черным холодным входом. Не таким, как знойная пустыня вокруг. Ни на волос. Она манила в себя черным прямоугольником подсознания. Настойчиво звала к мистическому участию, к потусторонней мистерии. Мне стало не по себе. Хотя я ничего не боюсь. Наверное.
— Что в ней странного? — Я незаметно передернула плечами.
— Видишь, — Ваня указал подбородком на небольшое углубление в стене ниши. Оно зияло черной дырой в сумраке тени с целым миром палящего солнца вокруг.
— А что это?
— Не знаю. Хотелось бы думать, что оссуарий. Дахма из сырцового кирпича и захоронение высохших на солнце костей предков в фамильной нише. С огнем утешения.
— Что за дахма?
— Башня смерти. В Туркестанском крае и здесь жили огнепоклонники. В глубокой древности. До мусульман. Они оставляли умерших на башнях смерти, иногда просто на скалах. Чтобы не осквернить землю и воду. А птицы и ветер были могильщиками. Странно, что такое существует в этом месте. Было бы обычнее в Сайраме. Он упоминается в Авесте, наряду с Ираном и Хорезмом.
Ваня вдруг рассмеялся и притянул меня к себе.
— Когда ты чему-то удивляешься, у тебя рот открывается. Как клюв птенца, у которого вместо перышек кудряшки.
Я закрыла рот и обиделась. У меня, оказывается, был открытый клюв и перья!
— У тебя самого глупый вид с утра до вечера! Круглыми сутками!
— Даже ночью?
— Тем более! И не надо хихикать!
— Не буду.
Мы скрепили мир печатью из долгого поцелуя. Мы целовались, стоя посреди стаи расползающихся черепах. Их было великое множество. Куда они ползли? В теплые или холодные края?
Я обошла столбы выше моего роста, каменные тетраэдры на подножиях из каменных плит. С отбитой местами резьбой. Таинственные письмена, пришедшие из прошлого, загадочные рисунки женских украшений и воинского снаряжения давно умерших людей, чьи кости уже рассыпались в прах. И арабская вязь, обегающая столбы причудливой лентой.
— Что это?
— Кулпытасы. Каменные замки. Пойдем? — спросил он, кивнув на вход в мечеть, украшенный резной каменной рамой.
Мы вошли в зияющий черный рот и незаметно вылетели из света во мрак стиснутых каменных сводов. Мы кружили по спирали во тьме заброшенной мечети целую вечность. В полном молчании. В тесном, давящем мраке скалы, оставшейся осколком древнего океана Тетис. Круг света газового фонаря выхватывал следы копоти на стенах, арабские письмена, цветочные узоры, контуры животных. Спираль вращалась черно-белым калейдоскопом уже виденного и никогда не виданного. Чередуя бесконечные залы, боковые комнаты, лестницы и коридоры. С бабочкой света маленького газового фонаря. С каждым витком, с каждым поворотом в меня вползал тягучий, липкий страх. Он втекал в меня через глаза и ложился пластами друг на друга. Врастал снизу вверх. Тяжелыми каменными плитами из подножий могильных тетраэдров. Страх был таким тягостным, что я уже не могла его выносить. Таким страшным, что хотелось кричать. Мне хотелось просить, требовать уйти отсюда. Немедленно! Я только взяла за руку моего молчаливого спутника, и тут же бабочка газового фонаря выхватила из стены низкий черный прямоугольник и влетела в него со скоростью света. Прямо в челюсть улыбающегося человеческого черепа. Я увидела бабочку, застрявшую в оскаленных зубах, и провалилась в черноту.
Я очнулась у него на коленях, моя голова лежала на сгибе его локтя, левая ладонь на моем сердце. Первое, что я увидела, были внимательные глаза, светившиеся газовой голубизной из-под прикрытых век.
— Тебе лучше? — спросил он. Так тихо, будто прошелестел.
— Почему ты меня не звал? — Я не услышала и своего голоса. Я слышала только тихие, почти неслышные обрывки фраз. Своих и чужих.
— Я забыл тебе об этом сказать. Прости. Я к такому привык.
Я вытерла грязной ладонью пот с висков. Дурнота уходила, замещаясь злостью.
— Почему ты меня не звал? — повторила я. — Просто сидел и смотрел? Ты нормальный?
— Я не подумал. Извини, — сказал он просительным тоном.
Я его уже изучила. Просительный тон всегда сочетался с газельим взглядом. Но ему не повезло. Роговица его глаз отражала свет газового фонаря сплошным голубым экраном. А сбоку на нас смотрели черные провалы глазниц черепа человека, удобно лежащего на боку. Мне только что стало плохо, но мне повезло. У меня было два зрителя.
— Вернемся назад? — неуверенно предложил он.
Я встала, отряхнулась, взяла фонарь и пошла впереди него кружить по спирали заброшенной подземной мечети. Мне не было страшно, меня обуревала злость. Вскоре мы добрались к тому, к чему шли. К центральному культовому помещению с каменным кругом в центре. В тесный зал, окруженный колоннами, подпирающими свод, и узким отверстием сбоку, из которого лился призрачный дневной свет.
— Что это? — я кивнула на каменный круг.
— Жертвенник.
— Встань на него. В центре, — жестко сказала я.
Он помедлил и встал, опустив руки. Я обвела его светом газового фонаря. По кругу. А потом поднесла фонарь к своему лицу. Снизу.
— Глаза голубые? — спросила я.
Он кивнул.
— Все. Пошли назад, — буднично сказала я.
Мы ушли из корпоративного склепа древних праведников так же молча, как и пришли.
Мне хотелось домой. Я обманулась.
Дорога неслась под колесами тяжело и ухабисто, выплевывая мелкие камешки. Я смотрела в окно. Мне нужно было уехать домой. Быстрее. Я поняла это точно.
— Таня. Я не думал, что так получится. Я давно привык к такому. С детства. Это правда.
Он помолчал.
— Ты меня простишь?
