На улице шел дождь. Лампы не зажигали, только желтый свет на кухне лился на будущее Нильса, разложенное на столе. Бенжамин и Пьер сидели на сумеречной лестнице и молча следили за происходящим, прислушиваясь к важному разговору.
– Ты уверен, что хочешь выбрать немецкий? – говорила мама, глядя в бумаги.
– Да, я уверен, – отвечал Нильс.
– Хорошо, – говорила мама. – Просто жаль французский. Мне казалось, тебе нравился этот язык, он такой изящный и красивый.
– Я хочу узнать, можно ли добавить еще один язык сверх программы, и тогда я смогу учить и французский, и немецкий. Но сначала надо поступить в школу и на работу.
Родители обменялись гордыми взглядами. Бенжамин посмотрел на Пьера и увидел, что тот осторожно показал Нильсу средний палец. Бенжамин прыснул и сделал так же.
– Fuck you, – прошептал Пьер.
– Fuck you, – прошептал Бенжамин.
– Fuck you forever, – прошептал Пьер.
Бенжамин толкнул Пьера в бок.
– О нет, – воскликнул Бенжамин, глядя на свой средний палец.
– Что? – спросил Пьер.
– Ты не видишь? Рука призрака.
Пьер увидел, как изменилась рука Бенжамина, растопыренные пальцы внезапно превратились в кривые ветки мертвого дерева, рука повернулась к нему. Пьер вскочил и побежал вниз по лестнице, Бенжамин поспешил за ним, он гнался за братом по кухне, схватил его и повалил на пол.
– Рука призрака! – кричал он. – Это не я! Кто-то управляет моей рукой!
Бенжамин перевернул Пьера на спину и прижал коленями его руки к полу, а потом начал щекотать живот, грудь, подмышки брата.
– Прекрати! – кричал Пьер, пытаясь освободиться.
– Я не могу прекратить! Это не я!
Бенжамин щекотал брата сильнее. Пьеру не хватало воздуха, его лицо сморщилось в счастливой гримасе, и хотя Бенжамин слышал угрозы с кухонного стола, рычание Нильса и предупреждения папы, он продолжал, потому что в бурлящем смехе Пьера было столько света и кислорода. Пьер беззвучно хохотал, болтая головой направо, налево, снова направо, а потом заплакал. Бенжамин тут же отпустил его.
– Что такое? – взволнованно спросил он. – Тебе больно?
Пьер не ответил. Он повернулся на бок и закрыл лицо руками. Бенжамин встал и увидел лужицу мочи на полу и темное пятно на брюках брата. Молли первой подбежала к лужице, понюхала ее и удалилась.
– Мама… – сказал Бенжамин и кивнул на лужицу.
– О господи! – вздохнула она, вставая.
Она взяла тряпку, вытерла мочу, подошла к мойке и выжала тряпку. Когда она сжала тряпку, моча потекла по ее пальцам, но она не обратила на это внимания. Она спокойно относилась к человеческим жидкостям, всегда была такой. Она могла прийти в ярость от того, что папа забыл поднять крышку унитаза, она кричала и ругалась, но потом даже не протирала стульчак, просто садилась, и папина моча впитывалась ей в бедра. Мама еще раз вытерла тряпкой пол. Бенжамин подошел к Пьеру, тот лежал на полу и плакал.
– Ничего страшного, – сказал Бенжамин. Он положил руку на спину брата. – Со мной такое все время случается.
– Нет, это неправда, – прошептал сквозь слезы Пьер.
– Правда-правда, – заверил Бенжамин. – Погоди-ка!
Бенжамин притворился, что прислушивается к себе, посмотрел на потолок. Пьер наблюдал за ним сквозь ладони.
– Вот и я описался! – сказал Бенжамин.
Пьер засмеялся сквозь слезы. Мама выжала в мойку последние капли.
– Иди переоденься! – сказала она Пьеру.
Мама взяла газету и сигареты и ушла в гостиную. Папа закончил церемонию на столе и положил толстую стопку бумаг в конверт. Он вытащил свой толстый язык, расслабленный, похожий на медвежий, полизал им марку и наклеил. Невероятное количество марок приклеил он на письмо Нильса.
– Сегодня великий день! – проговорил папа. Его раздувало от гордости. – Мой взрослый мальчик, – сказал он и обнял своего сына. Нильс попытался обнять его в ответ. Он прижался к папе, его безжизненные руки, как колбаски, обвились вокруг папиного живота.
– Тебе пора! – сказал отец, и Нильс бросился вверх по лестнице переодеваться.
Бенжамин вышел на улицу и уселся на лестнице, он смотрел на холм и на дорожку, по которой скоро уедет Нильс. Эта узкая дорожка была дорогой сюда. И она же – дорогой отсюда. Этот перешеек из гравия словно связывал дом с реальностью. А если она зарастет, это место сойдет с ума, оно утратит сознание. Иногда Бенжамин сидел и смотрел на дорожку только затем, чтобы убедиться, что она существует. Пару раз за лето папа выходил туда с косой и убирал траву, проросшую посреди колеи, чтобы проезд оставался свободным. Дети всегда шли с ним, им разрешалось стоять и смотреть, а если они подходили слишком близко, папа громко ругался и демонстрировал им острое лезвие косы.
– Однажды один мужик отрезал ею ногу и даже не заметил!
Если другие дети уставали и отставали, Бенжамин шел за папой до самой вершины холма, останавливался там и осматривался. Закончив, они всегда разглядывали свою работу.
– Вот на что это должно быть похоже, – говорил папа, – на длинную травяную соплю.
Он смеялся, ворошил Бенжамину волосы, и они спускались по тропинке домой.
Бенжамин посмотрел на мопед Нильса, стоявший у погреба. Его брату еще не исполнилось пятнадцати, но мама с папой доверяли ему, они знали, что он ездит осторожно. Бенжамин никогда на нем не ездил, но когда его только купили, ему разрешили сесть и погазовать, не двигаясь, и он почувствовал мощь мопеда, понял, на что тот на самом деле способен. Это был путь наружу, на ту сторону. Теперь у Нильса появилась возможность сбежать. Именно он, тот, кто никогда никуда не удирал, стал обладателем средства, благодаря которому мог бы исчезнуть быстрее быстрого и дальше далекого. Бенжамин сидел на нем и вращал рычаг правой рукой, а Нильс приглядывал за своим транспортом. Бенжамин понял, что из-за мопеда все изменится, из-за него наступит окончательное одиночество, поэтому он газовал, газовал, мотор рычал, заглушая отчаяние мальчика.
Каждое утро Нильс уезжал в город, он устроился на летнюю подработку в продуктовый магазин, обратно он возвращался вечером, привозя с собой запах города. В конце смены Нильс всегда заглядывал в кондитерский отдел и вместо того, чтобы подмести упавшие конфеты, собирал их в пакет и привозил Бенжамину и Пьеру. Они вываливали их на кухонный стол, убирали соломинки и пылинки, песок и разный мусор, откладывали те конфеты, которые пострадали больше всего, например мармеладные бананы с отпечатком ботинка, раздавленные пуншевые пралине, плоские, как монетка в пять крон. Затем они убегали к воде со своей добычей, чтобы спокойно съесть ее. Это стало традицией, Нильс привозил грязные конфеты, а Бенжамин и Пьер сидели у воды, смотрели на воду и поглощали их. Иногда на зубах у них скрипел песок, и тогда они плевались на камни, фыркая от удовольствия.
