— Н-нет, — не знает она, как реагировать на мою улыбку. — Вроде, нет.
— Это обнадёживает, — удобно ложится в руку веер. Так, на всякий случай.
Гордо вскинув голову, я шествую в малую столовую.
Урок номер раз, Карлуша: Никому нельзя доверять.
Урок номер три, Даша: И это очень закономерно, что именно ты впипла в это коричневое повидло. Но, кто же ещё, если не ты?
Глава 14
Лёгкой походкой от бедра, постукивая каблучками, я вплываю в малую столовую расписной ладьёй: ревнивой женой, застукавшей мужа с любовницей, коварной злодейкой, разрисовавшей Его Серьёзность под хохлому, непокорной пленницей, сбежавшей от рук тюремщиков. В общем, да, расписной ладьёй.
И тут же сажусь на мель.
Король и не поворачивается. Не дрожит в его руке кубок с вином. Не встаёт поперёк горла кусок мяса, которым он закусывает моё эффектное появление. Он даже глаза в мою сторону не скашивает, наблюдая за двумя детьми, бегающими вокруг огромного стола.
Зато я застываю мраморной статуей, глядя на бантики в его волосах, озорные конопушки на носу, подведённые углём глаза и два алых круга на щеках.
— Эти дети, такие затейники, — машет он небрежно рукой в ответ на мою красноречивую физиомордию. На что девица по левую руку от него хихикает, а потом встаёт, опустив глаза.
— Простите. Ваша Милость! — делает она книксен в знак приветствия.
Нет, мало того, что я оказалась не самой затейной затейницей. Так ещё испытываю ужасные, просто-таки титанические муки, пытаясь не заржать, глядя на это Пугало Гороховое.
И мучения мои многократно усиливаются, когда девица прыскает от смеха, а мне приходится её разглядывать.
Ведь то, что я вижу в этих "полных метр семьдесят" и "чуть постарше Катьки", мне совсем, абсолютно, катастрофически не нравится.
Эти заколотые в высокую причёску возмутительно тугие тёмные локоны. Это позорище, чаще именуемое декольте, оформленное рюшками и сползшее с плеч настолько, что её безобразно упругая грудь вот-вот выпрыгнет оттуда и заскачет мячиками. Но больше всего мне не нравятся ни её смиренно прижатые к животу тонкие руки, ни талия, словно ей удалили два нижних ребра, ни подрагивающие как воронье оперенье ресницы… а её свински безобидное лицо. Мягкое, милое, улыбчивое. Глаза, словно в них туман над озером невыплаканных слёз. И то, как глянув на нашего Царя-Петрушку, она снова хихикнула.
Потому что, чёрт побери, я хихикнула вместе с ней. Потому что нестерпимо захотелось прижаться к этой её молочной груди и рассказать всю свою жизнь как на духу. Потому что одного взгляда на неё мне хватило, чтобы понять: я не могу её ненавидеть. А ещё потому, что она плакала. Эти потёки на щеках, что бы они тут ни использовали вместо туши, ни с чем не перепутать. А слёзы всегда вызывают у меня острый приступ женской солидарности, который меня и накрыл.
— Иди, Маргарита, — не глядя, небрежно машет пальцами король. И январский холод в его глазах никак не вяжется с его скоморошьим видом, когда он тщательно вытирает пальцы о салфетку.
— Останься, Маргарита, — скорее прошу, чем приказываю я.
Ну, же, тряпка, соберись! Твёрже голос! Шире шаг. Но от этого воплощения моей самой смелой мечты о подруге просто невозможно отказаться. Вот прямо как от порции моего любимого коктейля. Я аж сглотнула от появившегося во рту знакомого вкуса текилы, куантро и щепотки соли. И задушевных бесед до соплей, до рези в глазах поутру.
А Коктелька уже развернулась к выходу, но застыла, не зная, что ей делать.
— Подайте Её Милости прибор, — вроде спокойно произносит король, но в каких только школах их учат этому властному тону, от которого началась суматоха, как будто кто-то крикнул «Пожар!» Зато в этой кутерьме я, наконец, приткнула свою задницу на стул.
Не без сложностей, конечно. Мы к таким высоким пассажам не приучены. А потому я честно посражалась со слугой за своё законное посадочное место, пытаясь засунуть стул под себя без его помощи.
И пока я там отстаивала своё право притулить пятую точку, Властное Чудовище снова отправило девушку восвояси.
— Маргарита, останься! — рискуя прямо здесь остаться с откушенной головой, упрямо возражаю я. Но меня от Косматого Чудища спасают дети.
— Ваше Величество, — чуть не сбив моего слугу с ног, неожиданно обступают они короля без страха. Мальчик и девочка, лет пяти. Тоже перепачканные жизнерадостной смесью помады и угля. И явно попробовавшие и то и другое на вкус.
— А как зовут вашу жену? — строит мне глазки девочка.
— Катарина. — (Разрази меня гром!) улыбается ей король.
— Она красивая.
— Я знаю. Поэтому её разрисовывать нельзя, — касается он кончика любопытного носика мальчишки и добавляет тихо: — Ну, бегите!
И даже шёпот у него как гром среди ясного неба. На него из кухни тут же прибегает женщина, словно только этого и ждала, и, схватив за руки, уводит за собой одетых в простые рубахи сорванцов.
— До свидания! — усердно машем мы с Марго им вслед руками, как два котика с лобового стекла моей машины лапками.
И такие странные меня переполняют чувства. Противоречивые. Но их можно выразить тремя буквами.
Во-первых, разрази меня дважды гром, но у Георга будет сын! И он будет растить его сам! Я не знаю, мне даже в голову не приходит, что именно я для этого сделаю, потому что это такой всеобъемлющий вопрос. Но ответ легко сокращается до трёх букв. ВСЁ! (А не то, что первой пришло на ум).
А во-вторых, рвётся вперёд вытянутым средним пальцем как раз то другое слово из трёх букв всем, кто попробует мне в этом помешать.
И выдохнув после приступа неожиданного сентиментального героизма, я возвращаюсь к нашим баранам, точнее к одному.
— Дети нашей кухарки, — поясняет он явно для меня. Его Надменно-Злобное Величество принимается вытирать лицо салфеткой, являя этому свету истину о себе, а Маргарита кидается освободить от невинных бантиков его шевелюру.
И разрази меня гром трижды, но что-то определённо идёт не так. Хотя предо мной ставят чудно пахнущее блюдо с тушёным мясом и овощами. Но это не спасает.
Где мой революционный настрой теперь? Где эти коридорные заготовки, в которых я пугала стражу своим злобным лицом, пока в голове у меня звучало: «Убирай отсюда свою костлявую задницу!», «Прочь отсюда, шалава!» и «Вон, Мля! Вон!»
Это не честно. Я возражаю! Мне что-то не то подсунули. Где моя потасканная соперница, которую я должна была оттягать за вихры и с позором прогнать из дворца? Где рыдающие от смеха слуги? Где нервно икающий король? Хотя о чём я? Его Суровость, даже когда всухомятку жрёт, наверно, не икает. Ибо не царское это дело. А этого, Федота, Якова и всякого.
