Ранним утром в понедельник прибыли оба ящика с моими вещами. Грузчики втащили их в квартиру Анжелы. Доставка заняла удивительно мало времени. Грузчики опорожнили ящики, получили чаевые и испарились. Анжела была очень взволнована.
Мы с ней вместе разложили мои вещи в стенном шкафу, который Анжела освободила для этой цели, при этом она пела и много смеялась. А увидев моих слоников, вообще пришла в неописуемый восторг. На полках, где были собраны ее коллекции, оставалось еще немного места, так что Анжела разместила моих слоников там.
— Пусть стоят все вперемешку, твои и мои, — сказала она. — Ведь теперь все они принадлежат нам, мы теперь — одна семья, мы с тобой и наши слоники.
Сицилианской лошадке нашлось место на книжном стеллаже. Но когда наконец все разместили, Анжела вдруг расплакалась. От неожиданности я даже перепугался.
— Что с тобой? Анжела, любимая, почему ты плачешь? — Я крепко прижал ее к себе.
— Я… Я так счастлива… — сквозь слезы ответила она. — Наконец ты по-настоящему у меня!
— Да, — сказал я, глядя через ее плечо вниз на сияющее море. — Наконец-то по-настоящему у тебя.
50
— Вы хотели меня видеть, фрау Хельман?
— Я сделала то, что вы просили. Вот, — сказала Бриллиантовая Хильда. Она лежала, как всегда, в своей роскошной кровати с завитушками, но сегодня на ней не было никаких драгоценностей и вид у нее был весьма изможденный. Это происходило в понедельник, вскоре после полудня. Она показала на стопку исписанной бумаги рядом с кроватью. Я сел и прочел признание Бриллиантовой Хильды очень внимательно, вдумываясь в каждое слово, в каждую строчку. Она на самом деле признавалась во всем, называла обстоятельства, даты и имена. Только имени нанятого Килвудом киллера она не назвала, видимо, действительно его не знала, сам Килвуд был мертв, так что уже не мог его назвать, а Саргантана, естественно, отказался это сделать…
— Довольны? — злобно спросила она.
— Да.
— А что насчет тех денег, которые вы хотите с нас еще содрать, ваш ежемесячный апанаж? Каким образом вы желаете их получать?
— Об этом я вам еще сообщу.
— Когда?
— Очень скоро, фрау Хельман.
С письменным признанием Хильды в руках я поехал к нотариусу Шарлю Либелэ. Мы положили это признание в большой конверт из плотной бумаги, опечатали его и отправились пешком в Национальный парижский банк, чтобы положить в арендованный ранее сейф. После этого я попрощался с Либелэ и пошел побродить по городу, а потом спустился к бульвару Круазет. Я долго стоял у края променада и смотрел на два авианосца на рейде. Я думал о том, что стал теперь не намного лучше тех, кто виновен в гибели Хельмана, но мне все же казалось, что я действовал лишь логично и последовательно. И вдруг опять увидел того молодого художника, который развешивал здесь свои картины. Он тоже сразу меня узнал и очень вежливо поздоровался. Я подошел к нему, и он сказал, что я принес ему удачу. За истекшее время ему удалось продать четыре картины.
— Вот и чудесно, — проронил я.
Он заметил, куда я смотрю, и тоже взглянул на авианосцы.
— Ужасные громадины, верно?
— Да уж, — кивнул я. — В самом деле, чудовищные сооружения.
51
Летнее казино «Палм-Бич», в противоположность зимнему старинному «Муниципаль», было современным зданием, широко раскинувшимся, вытянутым в длину, и помещения в нем были очень просторные. Вечером 4-го июля весь его фасад был залит светом прожекторов.
Ко входу подъезжала одна машина за другой. Полиция оградила всю площадь перед «Палм-Бич». Мы с Анжелой приехали вместе с супругами Трабо в их «роллс-ройсе». Один служитель казино помог Паскаль и Анжеле выйти из машины, другой отогнал «роллс-ройс» на стоянку. Клод и я явились в белых смокингах, Паскаль надела лиловое вечернее платье, на Анжеле был лимонно-желтый вечерний туалет из муслина с множеством колоколообразных воланов, который она купила в салоне «Старая Англия» в Хуан-ле-Пене. На ней были и бриллиантовые серьги, которые я ей подарил, и обручальное кольцо, и еще одно кольцо с большим бриллиантом, и бриллиантовое колье — эти драгоценности она сама заработала.
Красный ковер устилал всю площадку до самого пандуса. По нему мы и вошли в длинную галерею, окружавшую здание казино. Слева, неподвижные, словно статуи, стояли французские полицейские в голубых мундирах, белых гамашах, белых перчатках и белых кепи. Справа, так же неподвижно, — американские матросы, с ног до головы в белом. Прожектора здесь буквально слепили, вспышки фотоаппаратов то и дело заставляли вздрагивать, жужжали кинокамеры. Мы прошли сквозь строй неподвижных фигур и через внутренние помещения казино вышли на огромную террасу. Здесь, возле самой сцены, стоял столик, к которому нас подвел метрдотель. Терраса доходила почти до самой воды, за сценой уже простиралось море, которое сейчас играло и переливалось в лучах множества прожекторов. На двух дощатых помостах были установлены телевизионные камеры. Трое операторов с портативными кинокамерами на плече прохаживались между столиками. А уж фотографов здесь было не меньше двух десятков.
