осмьдесять осем, осмьдесять девять…
Олесе почудилось, она слышит хруст внутри лёгких. Натужное лицо Снежки едва посинело.
– Девятьдесять осемь... – отсчитала она, Снежка рухнула на четвереньки, кашель вырвался вместе с густым кровавым потоком изо рта и из носа. Олеся едва отступила, чтобы не обмарать сапоги. Чернушка не дотерпела до ста, значит совсем скоро горячка, а после и смерть.
– Прости, Олесенька, прости меня! – растирала Снежка слёзы и кровь по щекам. – Дай мне ещё раз попробовать! Я выстою до самой тверди!
Для ножа здесь не было дела. Дрянное чувство совестливой досады подкатило к груди.
– Леший с тобою, владей рясами, – обронила Олеся и сама на себя разозлилась. – Ну, чего растележилася? Шибче оболокайся, сведу тебя к мати в нору. Ночь на пороге, а мне надоть ощё Ритку проверить в дозоре.
Она придвинула Снежкину рубаху носом сапога и взялась подбирать вещи Риты.
– Олесенька, – окликнула чернушка. Олеся неприветливо обернулась. Рабыня протягивала ей перстень. – Ты возьми Рите. Колечко ей сильно понравилось. Только скажи… сказать, не забудь – от меня.
*************
С наступлением ночи Парадный Двор быстро пустел. Звонница, как недремлющая сестра милосердия, белела в свете прожекторов. На стенах расхаживали дозорные, в башнях залегли снайперы, на нижних ярусах хранилось оружие потяжелее, на случай серьёзного штурма. Никто не знал, как поведёт себя Навь без мирного договора. Лишь Сергей разбирался в повадках подземного племени, он и велел усилил охрану на стенах и ждать нападения изнутри.
По пути к лазарету Егора без конца окликали. В душе он распекал себя, что, если бы охрану усилили сразу после нападения на караван, то и Дашутку бы не похитили. Но прошлого не воротишь, так пусть Обитель теперь спит спокойно хотя бы в эти безлунные ночи.
Ратники услышали правильный отклик и пропустили Егора к трапезной, потом к храму и лазарету. Возле монастырской больницы охранников стояло вдвое больше обычного. Ратники дремали за мешками с песком, грелись возле бочек с дровами. Знакомый десятник узнал Егора и проводил к самому лазарету. Он поднялся на крыльцо, постучал условным знаком в железную дверь. Щёлкнул засов, в узком оконце показались глаза Серафима.
– Егор, ты что ль?
Серафим щурился и подслеповато нашарил в нагрудном кармане очки с проволочной дужкой.
– Ну, бывай! – пожал руку десятник и ушёл к баррикаде.
– Чего ж ты так поздно? – осторожничал Серафим. Егор вошёл на приёмный покой, освещённый единственной керосиновой лампой на дежурном столе. Перед раскрытым журналом учёта дремала медсестра в белой косынке.
Серафим приложил палец к губам и пропустил Егора к длинному коридору.
– Много работы? – шёпотом спросил он, пока шли мимо закрытых палат.
– Прибывших язычников осмотрели: педикулёз, обморожения, кожные и хронические заболевания – дела обычные. Из необычного – отравления. Двое совсем тяжёлых, ещё восемь средней тяжести, из них пятеро ребятишек. Говорят, отравились водой из колодцев… да и вообще такое рассказывают, что сестёр страх берёт. Четыре деревни Навь выгнала с места, у реки хотела их перерезать, если бы многобожцы мост вовремя не перешли.
– Ещё почти двести человек в Монастыре, и снова Навь виновата. Нарочно что ли они людей к нам сгоняют? – разделил с ним беспокойство Егор, хотя тревожили его вовсе не беженцы, и Серафим это заметил.
– Без Дарьи мне стало труднее, – аккуратно сказал он. – Она бы с ног сбилась: невегласе, всебожники, христиане – никого никогда не делила, если кому помощь нужна, тут как тут, сразу сделает. Ещё, знаешь, был у неё такой дар: если чувствует, что человеку надо выпустить из себя что-то, высказаться, поделиться, она сама подойдёт, разговорит его и слушает, слушает очень внимательно, как никто не умел, и больному сразу легче становится. Много раз видел. Рук не прикладывает, а душой лечит.
– Вот что, – остановился Егор в коридоре с дверями палат. – Я пришёл к тебе тайно, потому ночью. Сергею про это знать не обязательно. Если к утру не вернусь, тогда всё расскажешь.
– Постой, Егор, ты о чём? Куда ты собрался? – заморгал под линзами очков Серафим.
– Пропусти на лёд, в покойницкую, дверь покрепче закрой и карауль возле неё до утра, только сам лучше, никому не передоверяй. Из покойницкой есть выход наружу – ты знаешь. Я за Дарьей пойду.
– Сегодня ночью? К Нави? Один?! – взволновался Серафим и на лбу собралась хмурые складки. – Да не уж то теперь, когда без кровавого договора мы друг друга перекалечить готовы?
Слухи о пытках над пленником расползлись по общине. Больше всех говорили про Настоятеля. От Сергея всегда ждали звериной жестокости, постоянно следили за ним, хотели увидеть в нём Волка, и сами же порицали за это. Егор нутром ощущал, как с каждым днём меняется жизнь в Монастыре. Миролюбие и смирение уступали место злобе и страху.
– Именно теперь и пойду. Так сделаешь или нет?
Серафим покачал головой с седыми жиденькими волосами.
– Кроме меня через тайный выход никого не пропускай. Если не мой стук услышишь, то открывать даже не думай! Не знаю, как в лесу станется, не выпытают ли про наш тайный проход.
– Господи сохрани! – всё сильнее волновался медик и тотчас спохватился. – Постой! С последним патрулём Волкодавы странную вещь передали. Говорят, лежала возле ворот. Свёрток какой-то, весь грязный.
– Почему передали тебе, а не
