Не замечая собственного мехводителя, отступившего из предосторожности на шаг в сторону, Ципляев приостановился, растопырив руки со сжатыми кулаками, весь напрягся, мучительно вытягивая шею и шипя, словно рассерженный гусак... И вдруг по ушам Нила хлестнуло коротенькое, как выстрел, словцо, традиционно заменяемое в книжках многоточием. Это произошло так неожиданно, что оба друга, командир и механик, буквально остолбенели от изумления. Затем довольная улыбка медленно и широко расплылась по Сашиному лицу, начисто смыв разгневанное выражение. Нил, вне себя от восторга, крепко обнял своего более короткого командира, оторвал его от земли и закружил вокруг себя. И они удалились в обнимку, ни разу не оглянувшись на заповедную цитадель, из врат которой недоуменно выставились головы начальника ОВС и кладовщика...
– Это был, – подчеркнул Нил, многозначительно подняв над головою жилистый палец, – исторический, переломный момент, так как с того самого дня, то есть с неудачного визита к капитану, наш «рыжуня» начал успешно овладевать русской разговорной речью. Поэтому предлагаю выпить за наш «великий, могучий, свободный и прекрасный русский язык». Я назвал бы наш язык еще и целебным и думаю, что Иван Сергеевич в данном конкретном случае согласится с нами и не будет на нас в обиде. Ура, товарищи!
1 апреля
Утром было общее построение. Начштаба прочитал приказ о переброске нашего 29-го гвардейского танкового корпуса (10-й гвардейский продолжает сражаться в составе 3-го Белорусского фронта) на оборону Гдыни, где он должен сменить 19-ю армию, занимающую сейчас участок на побережье от города Колибкен до Гдыни.
На офицерском совещании нас предупредили, что немцы, прижатые к самому морю, часто контратакуют и что дело доходит до рукопашных схваток. Все равно – даешь! Лишь бы не сидеть сложа руки.
Весь личный состав нашего полка сведен в две жиденькие роты, назначены командиры рот и взводов. Все механики-водители и даже несколько командиров машин остались не у дел, потому что командовать им было некем. «Обойденные», мы сердимся, просим, чтобы из нас сформировали хотя бы отдельный полувзвод, но было строго-настрого оставаться в резерве командования полка. Может быть, это и правильно насчет сохранения опытных водительских кадров, но все равно как-то обидно.
Быстрые сборы и отбой пораньше. Засыпая, вспомнил, что Але уже семь стукнуло. В школу этой осенью пойдет. И по всем признакам – в мирное время!
2 апреля
Продвигаемся к цели очень медленно: исковерканное войною шоссе запружено всевозможной техникой – это перемещаются друг другу навстречу сразу две армии.
3 апреля
За истекшую ночь колонна наша проползла всего один (!) километр. Дорогу, точнее, время дорожное помогал мне коротать Нил. Привалясь сырыми спинами друг к другу, мы то вели ленивую беседу, то начинали клевать носами.
Когда уже совсем рассвело, бесконечные вереницы войск на дорогах пришли наконец в движение. Днем без задержек мы проехали Цоппот (Сопот) – приморский городок между Данцигом и Гдыней.
Более полутора суток тащимся в Гдыню. Вторая ночь застала нас недалеко от места назначения. Отчетливо слышна сильная артиллерийская стрельба.
Наша колонна остановилась в полной темноте среди развалин неведомой польской деревушки, и мы получили приказ выспаться, так как завтра на рассвете полку предстоит занять отведенный ему участок обороны. Чуть не ощупью удалось нам отыскать в сырой туманной тьме полуразрушенный домик. Главным его достоинством была крыша, сползшая почти до земли. В комнатушках, похожих на клетушки, набилось так много людей, что, несмотря на вентиляцию через разбитые окна и множество пробоин в стенах, в помещении сделалось очень душно от испарений, выделяемых нашей мокрой одеждой.
4 апреля
Всем офицерам, кроме командиров пехоты в танкошлемах, приказано остаться в резерве, но мы с Речкаловым тайком уехали (это пахнет явной разболтанностью) вместе со своими в Гдыню.
Полк занял участок побережья у южной окраины города, в районе большого стадиона, неподалеку от порта. Море Балтийское плещет у самых ног. Вдали, в легкой дымке, возле Хели, курсируют корабли противника, постреливают по городу и порту. Наши тяжелые орудия сердито отвечают им откуда-то из-за нашей спины. Вкрадчиво пришепетывая, снаряды проносятся высоко над головой в сторону песчаной косы. Музыка эта не прекращается ни днем ни ночью.
Городские кварталы начинаются у самого стадиона и поднимаются пологими ступенями-террасами вверх, поэтому снизу, с берега, хорошо видно, как погибают здания. Прошелестит тяжелый «чемодан» со стороны моря, через секунду-другую вздрогнет земля, и вдруг какой-нибудь дом на глазах у тебя вспухнет, раздаваясь вширь, а затем развалится под грохот взрыва и исчезнет на некоторое время в туче красной и белой пыли, черного дыма и мелких обломков. Пыль потом еще долго висит в воздухе над новой развалиной, лениво оседая на мостовую и соседние крыши.
Центр нашей позиции – стадион. Середина его открыта со стороны моря (красиво!), и поэтому прямо на ярко-зеленом уже футбольном поле, в специально вырытом глубоком капонире, скучает, неся бессменную вахту, наша единственная, еще по-зимнему белая ИСУ, а на противоположном краю поля, недалеко от каменных скамей, сооруженных в виде амфитеатра на крутом склоне, установлена трехорудийная зенитная батарея. В центре ее расположения находится морской дальномер на треноге. Офицеры с расчетами живут тут же, на беговой дорожке, готовые к делу в любую минуту.
Напротив левого, если смотреть из города, виража стадиона стоит половина трехэтажного здания. Другой половины дома (он обращен торцом к морю) нет: она лежит бесформенной грудой кирпича, обломков железобетонных перекрытий с причудливо искривленными стержнями каркасов и потолочных балок, покореженных чудовищной силой взрыва.
Ниже этого здания, у самого берега, – длинная дюна, в гребне которой укрылся неглубоко под землей НП с тремя длинными узкими амбразурами, обращенными к заливу. Против каждой амбразуры – стереотруба (по-ниловски «стерва-труба»). Все светлое время суток от окуляров не отрываются наблюдатели.
Левее НП, в нескольких сотнях метров, почти у самой воды пришвартован немецкий миноносец с перекинутыми на берег сходнями. Должно быть, в страшной панике были фашисты, раз не взорвали и даже не притоп или корабль.
Ближе к нашему расположению дремлет большая морская баржа, где уже успели побывать самые любопытные. Некоторые из наших франтов вырядились было в голубовато-серые штормовые костюмы, что составляли основной груз баржи, но, попарившись в этой непромокаемой роскоши, скоро отказались от нее.
На правом фланге стадион прикрыт со стороны моря высокой дюной, поросшей сосняком. В склоне дюны, обращенном к городу, – добротно сделанные немецкие землянки, в которых размещается наша «пехота» и где нашлось местечко и для нас с Федей Речкаловым. Противоположный склон заканчивается обрывом над морем. По тому склону тянутся, следуя изгибам береговой линии, два, а кое-где три ряда окопов полного профиля с оборудованными пулеметными гнездами и стрелковыми ячейками. Грунт песчаный – зарываться легко.
