После отбытия наказания Ефимов вернулся в свою родную деревню Красные Горы и стал работать в одноимённом колхозе. В 1957 году, то есть через 20 лет после того ареста и приговора, по его жалобе проводилась перепроверка дела. Оказалось, что согласно справке райисполкома, вопреки приводившимся нами прежним официальным данным, Ефимов происходил из крестьян-середняков, а не кулаков. Также указано было, что он являлся членом колхоза с момента организации и слыл одним из лучших колхозников. Прежняя свидетельница Андреева на допросе 8 октября 1957 года охарактеризовала Ефимова только с положительной стороны и заявила, что по происхождению он — крестьянин-середняк, при организации колхоза в числе первых вступил в его члены и являлся одним из передовых работников. «Свидетельница Андреева отказалась от своих показаний, которые были даны ею в 1941 году (а от собственных показаний 1937 года не отказалась? — Ю.Б.), заявив, что тогда она давала такие же показания, что и сейчас, а почему в протоколе записаны другие (и ею подписаны. — Ю.Б.), ей не известно». Ещё Андреева показала, что прежние свидетели (1937 и 1941 годов) «Дмитриев и Кузьмин находились во враждебных отношениях с Ефимовым и ей лично пришлось слышать, как Кузьмин угрожал Ефимову: “Ну, подожди у меня, я тебе устрою!”» Отвечая на вопросы, почему Ефимов ссорился с Дмитриевым, Кузьминым и Шуваловым, Андреева пояснила, что эти лица в колхозе работали плохо, пьянствовали, разваливали колхоз, а Ефимов, наоборот, в колхозе работал очень хорошо и критиковал указанных односельчан. Не подтвердила Андреева и показания свидетеля Дмитриева о том, что Ефимов якобы в её присутствии допускал антисоветские высказывания. Допрошенные при проверке новые свидетели Трофимов, Смирнов и Родионов охарактеризовали Ефимова только с положительной стороны, как одного из лучших колхозников, который неоднократно премировался правлением колхоза. Они также подтвердили, что Ефимов находился в неприязненных отношениях со свидетелями Дмитриевым, Шуваловым и др.
На допросе 10 октября 1957 года сам Ефимов показал, что до вступления в колхоз имел дом, корову, лошадь, одну овцу, раскулачиванию никогда не подвергался, в колхоз вступил в момент его организации в числе первых семей. Ефимов пояснил, что в 1937 году его «трое суток избивали, не давали спать», в результате чего он подписал показания, в которых признавал себя виновным в антисоветской агитации. Ефимов показал также, что с Дмитриевым, Кузьминым, Андреевым, Шуваловым, Семёновым, Григорьевым и Архиповым ему приходилось ссориться, поскольку он «критиковал их за плохую работу в колхозе». Передопросить этих свидетелей не предоставлялось возможным, так как почти все они умерли, а местонахождение Дмитриева было не известно.
Пересматривая это дело, прокурор Андреевский установил, что: «показания допрошенных на следствии свидетелей порочны» (а на нынешнем допросе гарантированно честны?); «другие доказательства не подтверждены»; «часть свидетелей (одна Андреева. — Ю.Б.) от своих показаний отказались, в силу чего они не могут быть признаны достаточными»; «обвиняемый Ефимов от своих показаний в своих жалобах и на последнем допросе отказался»; «в процессе проверки опровергнуты данные о социальном положении Ефимова»; «установлено наличие неприязненных взаимоотношений между Ефимовым и свидетелями» (умершими или отсутствовавшими на допросе, что не давало возможность установить достоверность показаний). На основании этого прокурор решил постановление особой тройки в отношении Ефимова «прекратить за недоказанностью состава преступления» [А. 13].
По заданию ответственного инспектора Ганина 22 августа 1959 года следователь следотдела УКГБ при СМ СССР по ЛО старший лейтенант Гольцов допросил Ефимова и получил от него следующее собственноручное объяснение. «Я, Ефимов Василий Александрович, поясняю, что в 1937 году я был арестован Лужским енковидем. После ареста на допросах следователь (фамилию не помню) несколько раз избивал меня. Бил он меня по лицу, в подбородок, в поясницу. Не ограничившись этим, следователь ставил меня к раскаленной печке, у которой я стоял несколько часов, а затем меня направляли во входную камеру. Когда я пытался возражать против этих незаконных методов, следователь заявлял мне, что так велит делать начальство. Не вынеся этих издевательств, я подписал протокол, после чего избивать меня не стали. Вскоре я был Тройкой осуждён на 10 лет. В период моего нахождения под следствием мои сокамерники говорили мне, что их также бьют и заставляют признаваться. Незаслуженно отсидел 10 лет и стал инвалидом первой группы. В настоящее время полностью реабилитирован» [А13].
Автор выражает своё сочувствие Василию Александровичу за ту передрягу, в которую он попал в результате либо оговора соседями, либо вследствие собственной несдержанности в оценке действий Советской власти. Однако при этом с сожалением вынужден констатировать, что применявшиеся к нему методы допроса были официально разрешены. В связи с этим следователь, фамилия которого оказалась неустановленной, совершенно правильно ссылался на указания начальства.
Обращает на себя внимание и слабая, на наш взгляд, доказательная база прокуратуры. В невиновности Ефимова с юридических позиций 1957 года никаких сомнений нет, но, тем не менее, справка Красногорского сельсовета от 1 декабря 1937 года о том, что обвиняемый являлся кулаком, не опорочена, а лишь подменена справкой 1957 года, полученной от другой организации. Фактически единственная прежняя свидетельница Андреева в 1957 году изменила свои показания, так и не сумев объяснить, почему она обвиняла Ефимова в 1937 и 1941 годах. Самое главное — законодательные акты 1937–1938 годов в протесте не учтены.
Можно до бесконечности спорить по этим вопросам, но лично я не могу согласиться с тем фактом, что все излагавшиеся выше во всех отношениях сомнительные дела стали в 1959 году инкриминировать не партократам, развязавшим массовые репрессии, а Богданову как якобы главному виновнику всех тогдашних бед.
А вот с делом расстрелянного И.С. Семёнова (см. главу 12), о реабилитации которого хлопотала его дочь, на наш взгляд, получился казус. Материалы на Семёнова прислали, но только не на убиенного Игната Семёновича, а на здравствовавшего (слава Богу!) однофамильца Владимира Ивановича. И невинно пострадавший В.И. Семёнов писал не о Богданове, а о М.И. Баскакове. Напомним, что в 1937 году лейтенант гб Баскаков был начальником Лужского оперативного сектора, объединявшего пять районов, и Богданов находился у него в непосредственном подчинении. КПК хотел получить с Баскакова компрометирующие материалы на Богданова, однако в связи с поступлением дела не того Семёнова бывшему руководителю оперсектора пришлось самому оправдываться.
Вместе с тем в «Персональном деле коммуниста» набралось достаточно много материалов, на основании которых ответственный контролёр Ганин 9 ноября 1959 года представил в КПК при ЦК КПСС свою «Служебную записку» [А. 10]. Этот документ представлял собой компиляцию со всех справок и заключений, цитировавшихся нами ранее.
Между строк этого документа можно прочитать о том, что было дано указание исключить пенсионера с укороченной пенсией из партии. Далее шло обвинение всё по тем же делам 1937–1938 годов с несколько усиленными формулировками.
