Как правило, это были многоэтажные доходные дома, примеры которым можно найти в Нью-Йорке или в Цинциннати. По составу населения эти трущобы становились все более экзотическими, и теперь в них видели базу для возникновения асоциальных явлений, так что к концу столетия пришло осознание, что взгляд на трущобы как место ассимиляции нижних слоев иммигрантов имеет свои границы. Рост трущобных районов в таких европейских городах, как Глазго, Ливерпуль, Дублин, Лиссабон, или в 12‑м и 13‑м округах Парижа служил наглядным предупреждением: город развивается в нежелательном направлении[1175]. В Великобритании к трущобам испытывали отвращение и опасались их как угрозы физическому и моральному здоровью населения; в меньшей степени они служили напоминанием о границах модернизации и, не в последнюю очередь, свидетельством неэффективного использования ценной недвижимости и земельных участков[1176].
В бывшие трущобы, даже обустроенные, средний класс возвращался редко. Чаще эти районы становились деловыми кварталами. Однако бегство из города в просторные, зеленые и здоровые пригороды и поселки с виллами не стали правилом ни в Европе, ни в США. Парижские, будапештские или венские буржуа сохраняли свои большие городские квартиры с их репрезентативными помещениями для приема гостей и скромными комнатами для жилья. Соответственно, центральные районы этих городов в 1890‑х годах были заселены в два раза плотнее, чем центр Лондона[1177]. Конечно, в городах континентальной Европы возникали новые пригороды и городской центр начинал пустеть, но скорость и интенсивность этих процессов никогда не достигли масштабов британской субурбанизации. Развитие Нью-Йорка тоже отличалось от типичного американского образца. Здесь в период с 1860‑х и до 1880‑х годов городские дома крупной буржуазии – прежде, как правило, узкие и высокие, стоящие в один ряд – стали увеличиваться в объемах. При растущей стоимости земельных участков это происходило в основном за счет застройки территории сада со стороны заднего фасада здания. В конце концов все ньюйоркцы, за исключением сверхбогатых горожан, располагали довольно ограниченными возможностями по использованию земельной собственности в частных целях. В качестве альтернативы к обозначившемуся стремлению переехать на периферию в Нью-Йорке в 1880‑х годах появились и быстро вошли в моду так называемые «французские квартиры» (French flats) – фешенебельные апартаменты в многоэтажных домах. Вскоре, по мере распространения гидравлических или электрических лифтов, стало возможным коммерческое строительство люксовых квартир в высотных домах (high rise luxury apartments) в центре города. Тот, кто не настаивал на крайне дорогой загородной вилле, с наступлением XX века мог переехать в просторные апартаменты в жилом блоке в центре Манхэттена, оснащенном телефоном, пневматической почтой, водопроводом с горячей и холодной водой, а также прачечной и плавательным бассейном, расположенными в подвале здания[1178].
Почему бóльшая часть городов Северной Америки и Австралии в XIX веке смогла избежать возникновения трущоб и почему отдельно стоящие, доступные для большинства работающих граждан односемейные дома стали в этих странах преобладающим признаком урбанизации? Почему здесь не возникли условия, характерные для Парижа времен правления «короля-буржуа», когда от одной пятой до четверти всех рабочих города ютились в обшарпанных меблированных комнатах (hotel garni) переполненных пятиэтажных пансионов с низкими потолками, самым скудным набором мебели и часто даже без каминов и обоев на сырых стенах?[1179] Можно сформулировать этот вопрос немного иначе: почему в «Новой Европе» развился совсем иной тип использования пространства под жилищное строительство, чем в Старом Свете?
Возможно, это один из самых интересных вопросов городской истории данной эпохи. Убедительного на первый взгляд объяснения, что причина кроется в наличии большего количества свободных городских площадей, явно недостаточно. Видимо, решение лежит в другой плоскости. По сравнению с урбанизацией компактных площадей урбанизация, происходящая за счет значительного расширения территорий, требует бóльших инвестиций в инфраструктуру. Нужны более протяженные транспортные маршруты, поезда с бóльшим количеством остановок, более протяженная система канализации и тому подобное. Для того чтобы рассредоточенное пригородное жилье могло стать реальностью, должны были одновременно присутствовать три основополагающих фактора. Во-первых, новые технологии экономичного жилищного строительства (рамные конструкции сборных домов); во-вторых, наличие механизированных транспортных средств, таких как пригородное железнодорожное сообщение и метрополитен на паровой тяге или электрический трамвай; в-третьих, высокие и, главное, достаточно равномерно распределенные средние доходы населения. Комбинация трех этих предпосылок отсутствовала в европейских странах на момент начала интенсивной урбанизации. А в городах вроде австралийского Мельбурна она была показательной[1180]. Некое «англосаксонское» или «американское» предпочтение домов на одну семью в этой связи не может рассматриваться как независимая величина. Это предпочтение зависело от возможности его практической реализации. Новые города в Австралии или на Среднем Западе США, по эстетическим меркам европейской урбанистики, могли казаться довольно унылыми или даже безобразными. Однако они могли воплотить мелкобуржуазную мечту большой части работающего населения о здоровой, защищенной от посторонних взглядов частной жизни нуклеарной семьи в собственном доме. Капиталистическое серийное строительство с начала XIX века предлагало несколько вариантов типового жилья: от тесных кирпичных домов, зачастую без сада, стоявших бок о бок длинными рядами в английских городах, до многоэтажных жилых кварталов в Глазго, Париже или Берлине. Девять десятых всех жилых новостроек в викторианском Лондоне были – в точности как сегодня – спекулятивными коммерческими проектами в ожидании спроса, а не целевым жилищным строительством (purpose-built). Промышленное возведение жилых зданий при этом не гарантировало высокого качества. И все же только демократическому по сути развитию пригородных поселков (suburbia) в Новом Свете удалось решить проблему перенаселенности городских районов. XX век унаследовал новую городскую проблему, вызванную субурбанизацией, – опустение центральных районов.
Технически обустроенные пригороды 1910‑х годов близки и хорошо знакомы нам и сегодня. Мы безусловно назовем их «модерными». Пешеходный город начала XIX века, напротив, кажется нам чистым «средневековьем». Публичное исполнение смертных приговоров оставалось излюбленным городским развлечением спустя долгое время после конвейерных казней на гильотине во Франции периода революционного террора: в «цивилизованном» Лондоне за период с 1816 по 1820 год были публично казнены в общей сложности сто сорок человек[1181]. Города того времени были к тому же темными[1182]. Светильники в домах гасили рано, а по улицам можно было передвигаться только при свете факела или свечного фонаря. Газовое освещение впервые появилось на хлопковых фабриках, чтобы удлинить рабочий день. Лондонские улицы осветили газовыми фонарями в 1807 году, а улицы двухсот пятидесяти немецких городов были оборудованы газовым освещением около 1860 года[1183]. В Японии масляное и газовое освещение в публичных местах появилось одновременно в середине 1870‑х годов. Масло долго применялось наряду с газом, так как эта технология не требовала особых инфраструктурных затрат. Оно поставлялось и для мелких, и для крупных потребителей по всей
