герцог не понимал спешки, но пожал плечами:
– Делайте, как знаете, новый век на дворе… – Марта подумала:
– Новый век, это сейчас. Странно представить, что Джон будет рассказывать нашим внукам о Вильгельме Завоевателе, так, как мы рассказываем детям старинные легенды… – словно услышав ее, муж сказал:
– Грозились, что на Рождество землю испепелит адский огонь и настанет конец света из-за смены веков, но ничего не произошло… – Марта поцеловала седоватый висок:
– И не произойдет, это бабьи пересуды, то есть прости, диспуты теологов… – Джон пощекотал ее:
– За такие разговоры отправляют на костер. Но Констанца у нас здравомыслящая девочка, в Салерно она прикусит язык… – до Рима дочь добиралась с наемной охраной:
– Дальше все обещал сделать папа… – вспомнила Марта, – все говорят, что у него отличные солдаты… – приподнявшись на локте, задувая свечи, она увидела, как морщится муж:
– Спина сегодня болела весь день… – Джон привлек ее к себе, – ничего, высплюсь и все пройдет. Наверное, погода изменится, иерусалимская рана заныла. Завтрак пусть принесут сюда, я тебя долго из постели не отпущу… – Марта приникла ухом к его груди:
– С сердцем все в порядке, – она услышала размеренный стук, – отдохни, милый мой… – в темноте трепетал слабый огонек единственной свечи, она спала, прижавшись к мужу. За окном выл зимний ветер, до нее донесся сдавленный шепот:
– Марта, Марта… – похолодевшая рука сжала ее руку:
– Марта, мне боль… – дыхание оборвалось, заледеневшие пальцы так и не отпустили ее ладонь.
Мишель не оставил ее руки.
Присев на постель, Марта ощутила смертный холод большой ладони, длинных пальцев с почти стершимися пятнами краски. Навещая Париж, она любила бывать в мастерской директора музея Оранжери. Покинув Лувр, Мишель сохранил за собой привычное рабочее место, двухсветную комнату, выходящую окнами на Сену. Курить, по правилам безопасности здесь было нельзя, электрические плитки запрещались.
Обычно они спускались в закрытый для посторонних двор, куда выходили двери столовой персонала. Под арками прохода с довоенных времен торчала черная, старомодная телефонная будка. Держа стаканчик с кофе, Мишель покуривал, вытянув ноги, блаженно улыбаясь. Летнее солнце серебрило седину в белокурых волосах. Барон приоткрывал один глаз:
– Место историческое, – он подмигивал Марте, – если говорить о нашей семье. Отсюда четверть века назад меня вызвал тогдашний директор музея, чтобы сообщить о командировке в Мадрид. В Прадо я нашел эскиз Ван Эйка, впервые столкнулся с проклятым Максимилианом. Из этой будки я звонил твоему отцу. Летом сорок четвертого года мы с ним бродили по музейному подземелью, спасая ценности… – Марта вздохнула:
– Янсон погиб в Мадриде, спасая ценой своей жизни Ворона. Тогда Ворон еще был просто Стивеном Кроу… – Мишель щелкал зажигалкой у ее сигареты:
– Тридцать шестой год, подумать только. Все были живы, а сейчас мы, старики, скрипим, как можем… – он махал в сторону массивного здания Сюртэ, парижской полиции:
– Скоро нам придется уступить дорогу детям, Марта, – смешливо добавлял кузен, – Пьер спит и видит, как он, закончив школу, станет регулировать дорожное движение… – по словам Мишеля, сын все-таки согласился поступить в Эколь де Лувр:
– Он понимает, что преступления, связанные с искусством, лучше расследовать, разбираясь в искусстве, – сказал Мишель, – будущий инспектор де Лу должен получить хорошее образование… – Марта не хотела пока думать о Лауре и осиротевшем Пьере:
– Мальчик подросток, ему будет тяжело, а Лаура едва оправилась от нервного расстройства. Джо собирался в Африку, но теперь он вряд ли туда уедет. Ему надо поддержать мать и брата. Нельзя оставлять их одних в такой момент. На Хану надежды мало, она певица, у нее выступления, гастроли… – Марта понимала, что, узнав о смерти отчима, девушка вернется в Париж:
– Но все равно она не сможет постоянно быть рядом с Лаурой. Если Джо и собирался венчаться с Маргаритой, то теперь свадьбу отложат…
В Лувре Марта всегда заглядывала в закуток на третьем этаже, где висела ее любимая картина:
– Гентский алтарь с места не сдвинуть, – говорила она Мишелю, – а здесь я могу посидеть в тишине. То есть постоять. Хорошо, что в закуток никто не заглядывает, Ван Эйк не так известен, как Леонардо… – пару лет назад перед «Мадонной канцлера Ролена» появилась обитая бархатом скамеечка:
– Пришлось задействовать мои связи, – объяснил Мишель, – руководство Лувра до наступления нового века решало бы, поставить диван, или нет.
– Новый век увидят наши дети, – поняла Марта, – мы вряд ли доживем. Мишель не дожил… – в смерти его лицо стало умиротворенным, спокойным:
– Он бы так выглядел, дотяни он до старости, – подумала женщина, – его отец и дед погибли молодыми, ему не исполнилось и пятидесяти лет… – иногда вместо «Мадонны» Марта заставала на стене табличку: «Картина на реставрации». Она знала, куда ей надо идти:
– Мишель ради меня переносил «Мадонну» из главных залов к себе в кабинет… – солнце играло в брусничной мантии богоматери, в темно-синем плаще канцлера Ролена:
– Она тебе нравится потому, что модель похожа на тебя, – смеялся Мишель, указывая на картину, – мне кажется, что он везде писал одну и ту же женщину, госпожу Марту, хорошо нам известную… – Марта вздохнула:
– Он восстановил жизнь госпожи Марты, жены Экзетера, чуть ли не с лупой. Опубликовал о ней статью, написал о госпоже Маргарите, дочери рыцаря Джона Холланда, – Мишель, впрочем, жаловался на скудость монастырских архивов:
– Что не сожгли в революцию, то пострадало при оккупации, или стало жертвой сырости и плесени, – кузен поводил рукой:
– Все, что можно было найти в Нижних Землях, я нашел, но я уверен, что в архиве Ватикана я отыщу сведения о госпоже Марте или Маргарет Холланд. Надо, чтобы они появились на родословном древе… – твердо заявлял Мишель, – это наши предки… – Марта вспомнила о неоконченных работах кузена, о списке пропавших картин из его коллекции:
– Ритберг фон Теттау и есть проклятый Максимилиан, – Марта сжала руку в кармане жакета, – придется сказать обо всем Лауре. Нельзя такое скрывать, хотя теперь она, наверняка, станет еще большей затворницей. Макс может появиться в Париже или в Израиле, приехав туда за Фридой… – по глазам Авраама Марта понимала, что кузен тоже думает о такой возможности:
– Но сейчас Макс не рискнет. Он не случайно сбежал, он знает, что мы висим у него на хвосте… – Марта решила, что бывший деверь подался в парагвайские джунгли:
– Ничего, мы его отыщем, – пообещала она себе, – вместе с Барбье. Эйхмана призовут к суду, всех остальных палачей не минует расплата за их преступления… – Марту легонько тронули за плечо:
– Мы обо всем позаботимся, со Шмуэлем, – пообещал доктор Судаков, – свяжемся с французским посольством в столице. Произошел несчастный случай на охоте… – женщина поднялась:
– Да. Надо кому-то проводить тело в Париж, устроить похороны на Пер-Лашез… – Авраам кивнул:
– Мы все сделаем. Лети, – велел он Марте, – в Буэнос-Айресе у тебя свои обязанности… – наклонившись над изголовьем, она поцеловала холодные веки, коснулась губами высокого лба. Его яркие, голубые глаза потухли:
– Прощай, Маляр… – тихо сказала Марта, – спи спокойно… – проведя ладонью по его щеке, она быстро вышла в коридор.
Буэнос-Айрес
На шатком кухонном столе расстелили размеченную цветными карандашами карту Буэнос-Айреса. С погнутой вилки на бумагу капнул мясной сок, Коротышка заметил:
– У нас в стране тоже много аргентинцев, то есть евреев отсюда, но такого стейка в Израиле никогда не дождешься… – Марта, от плиты, сухо отозвалась:
– У вас кашрут. В вашей говядине у мясников нет ни капли крови. Как не крути… – она перевернула стейк на чугунной сковороде, – но сочности вы не добьетесь, будь это хоть трижды филе…
От местного мясника, по соседству с кафе «Гиппопотам», Марта вернулась именно с филе. На небольшом рынке у церкви она купила картошку и пучок розмарина. Смазав стейк веточкой травы, она добавила:
– На десерт я купила крем-карамель. Учитывая, что вы не соблюдаете кашрут… – Харель энергично жевал:
– Не соблюдаем. Картошка очень хороша… –
