катает машинку по кругу, не сводя с нее глаз, а другой уставился в монитор и стреляет во все, что движется. Их никто не видит, они действуют не задумываясь. Она встает и открывает буфет, в сковороде на плите жарится лук, на кухне, потрескивая, разговаривает радио. Просыпается кошка, потягивается и идет проверить, есть ли в миске еда, где-то кричит младенец. Все вокруг меня идет своим чередом, думаю я, и – вижу, как тень от низеньких домов четко перерезает то место, где между тротуаром и проезжей частью намерзла наледь и лежат остатки снега. Светофор пронзительно пищит на тот случай, если какому-нибудь слепому понадобится на ту сторону проезжей части. Машины ворчат на холостом ходу и ждут, блестящие и красивые; холодно, и я вдыхаю колючий воздух с легкой примесью выхлопа, переходя улицу и направляясь к Дроннингенс-Гате, и солнечный свет падает на меня в этот день, как много раз прежде в этом городе, где я способен передвигаться с закрытыми глазами. В спальне бергенской квартиры, в гостевой комнате на ферме моих бабушки с дедушкой в Согне, даже в номере отеля однажды ночью на самом юге Африки, в окрестностях Трансвааля, они встают у меня перед глазами, эти улицы, даже когда я бреду по прекрасному пляжу в Кромере, они появляются передо мной, – свет, море, они во мне, я ношу их с собой, в закоулках моего мозга.
Небо, чистое и голубое, низкое солнце над большим отелем, толпа людей. Ты подходишь ближе, чтобы лучше видеть, протискиваешься между людьми к импровизированному заграждению, призванному сдерживать толпу. Чужие тела трутся о твое, головы у всех запрокинуты, взгляды устремлены на крышу здания. Оттуда вверх валит иссиня-черный дым и, повинуясь непредсказуемым порывам, исчезает в небе. Новые черные клубы дыма появляются в прозрачном воздухе снова и снова. К зданию подъезжает подъемный кран, ты слышишь слабое гудение, к которому присоединяются почтительные тихие комментарии зевак. Кто-то выпрыгнул из окна. Иней на асфальте перед тобой и синее небо. Оно чисто, стерильно, мир отчетлив. Однако дым по-прежнему валит наружу, густой и черный. Огня ты не видишь, лишь дым. Эта катастрофа беззвучна, как бывает беззвучна боль. За моей спиной толкаются. К нам подъезжает еще одна скорая, из нее выходят двое мужчин и, облокотившись на дверцу, тоже запрокидывают головы. Людей в отеле не осталось. Только пожарные в масках и комбинезонах как у космонавтов идут по коридорам и прочесывают номер за номером – вдруг кто-то не успел выйти и задохнулся и лежит теперь на том же месте, где стоял, когда организм больше не смог выдерживать дым. Наверное, это как утонуть, думаешь ты, только намного хуже, ведь воздуха вокруг полно, у них есть надежда, от которой они умирают. Это день твоей смерти. Ты поужинаешь в ресторане в отеле, рано ляжешь в постель, начнешь переключать телеканалы, возможно, остановишься на старом художественном фильме, от которого заснешь. И проснешься несколько часов спустя, на телеэкране будет серая рябь, канал окажется пуст, ты выключишь телевизор, разденешься, нырнешь под одеяло и снова заснешь. А когда проснешься, это будет в последний раз. Услышишь крики и хлопанье дверей, рев пламени, вот так ты и умрешь, в дыму, заполнившем снятый тобой номер; из-за дыма ничего не видно, ты совершенно растеряешься, и вот ты уже умираешь, сидя на полу в ванной и прижимая к лицу мокрое полотенце. Вот и конец, думаешь ты, мертвых выносят, живых увозят. Но пожар продолжается. Огонь слепо и отвратительно мечется там, внутри, добирается все дальше, он вырвался на свободу.
– Привет, Хенрик.
Ты слышишь собственное имя, оборачиваешься и видишь Кента, он машет рукой, направляется к тебе, одетый в длинное серое пальто, с белым мотоциклетным шлемом в руке.
– Чего, тоже прогулять решил?
– Услышал в утренних новостях. Но, похоже, все уже закончилось.
– Еще горит, – говорит он и смотрит наверх.
– Говорят, всех вытащили.
– Пипец, – говорит Кент и улыбается.
А хуже всего зеваки, которые собрались поглазеть. Пипец, говоришь ты и тоже улыбаешься, потому что внезапно рад, что стоишь тут и болтаешь с Кентом, так можно радоваться только в семнадцать. Такую неожиданную радость семнадцатилетнему доставляют самые простые и повседневные вещи, обычный разговор с ровесником, и если эта радость усилится, если она захлестнет целиком, то чувства обретут голос, прорвутся смехом, и он хохочет и хохочет над пустяками, целиком отдаваясь этой опьяненности и теряя контроль над собой, так что, пожалуй, подобных ситуаций лучше будет избегать. Он станет опускать глаза и не смотреть в лицо, молчать, вместо того чтобы сказать что-нибудь, вызвав смех и одобрение собеседника. Ты думаешь, что больше не способен положиться на себя, что-то происходит у тебя внутри. Иногда с противоположным знаком, в виде внезапно накатывающего желания расплакаться, когда наворачиваются слезы в самых неподходящих случаях, – это невыносимо, ты опускаешь глаза и с трудом сдерживаешься. Как сейчас, перед отелем, когда внутри у тебя бурлит радость, однако ты принуждаешь себя смотреть на дым над крышей, словно тебе ужасно интересен и этот дым, и то, о чем он свидетельствует: пожар в отеле. Позже тем же вечером фотографии горящего отеля облетят весь мир, немцы замрут перед телевизорами, разглядывая кадры отсюда: так вот это где произошло; англичане, шведы, французы, в этом городе; швейцарцы и датчане, в этом отеле.
Погибли четырнадцать человек.
Дальше повествование перемещается в Берген, где живет главный герой, продолжается эпизодом его ночевки на улице, после которой он идет по Торгалменнинген домой, и тут у меня возникла идиотская мысль: он заходит в телефонную будку, набирает номер, который был у него в детстве, и слышит на другом конце провода самого себя, десятилетнего, и мальчик рассказывает про то, что с ним происходит прямо сейчас.
Что подумает Гейр Гулликсен?
Что он связался с незрелой личностью, и личность эта не просто высылает ему тупейшие тексты, причем без зазрения совести, но и всерьез верит, что их издадут и они представляют интерес для кого-то, помимо ее самой.
Как такое стало возможно?
Почему я такой идиот?
И такой самодовольный?
* * *
Зазвонил телефон.
– Привет, это Гейр Гулликсен.
– Привет.
– Слушай, какой потрясающий текст!
– Ты правда так считаешь?
– Ну разумеется. Очень, очень хорошо. Особенно эпизод, когда главный герой звонит сам себе… Когда переходит площадь. Помнишь?
– Да.
– Так что продолжай в том же духе. Напиши еще что-нибудь. Очень хорошо получается. Правда хорошо. Если хочешь, чтобы я читал по мере написания, присылай. Или могу в конце целиком
