Прямая линия, установленная между дворцом и Принтинг-Хаус-сквер, сыграла свою роль во время конституционного кризиса, но даже самая верноподданническая из передовых статей едва ли трогала сердца британских граждан. Стамфордхэм с Уиграмом, однако, постепенно обнаружили огромный, еще не раскрытый потенциал нового средства массовой информации — радио. Что касается короля, то в этой области он оказался настоящим виртуозом.
Еще в октябре 1923 г. Джон Рейт, генеральный директор вновь созданной Би-би-си, впервые пригласил короля выступить перед своим народом с рождественским или новогодним обращением. На что получил обескураживающий ответ. Через несколько месяцев Би-би-си презентовала королю радиоприемник. В апреле 1924 г. его голос впервые прозвучал в эфире, когда король открывал в Уэмбли Британскую имперскую выставку. Передача вызвала широкий интерес и привлекла внимание 10-миллионной аудитории. Пренебрегаемая королем «Дейли мейл» сообщала об огромных толпах, слушавших эту передачу в Манчестере, Лидсе и Глазго; правительственная комиссия в Кембридже прервала свою работу, чтобы ее послушать; то же самое сделал мировой суд в Гейтсхеде. В течение следующих восьми лет Би-би-си продолжала транслировать речи короля, произносимые во время официальных церемоний, но даже Стамфордхэму не удавалось уговорить его приблизиться к микрофону для неформальной беседы. И лишь в 1932 г., через год после смерти Стамфордхэма, Рейт, Уиграм и Макдональд сумели, наконец, убедить все еще сопротивлявшегося короля.
«В 15 ч. 35 мин., — записал Георг V на Рождество в дневнике, — я передал из комнаты Фрэнсиса короткое, состоящее из 251 слова, сообщение для всей империи». На самом деле мир услышал его в 15 ч. 05 мин., поскольку король находился в Сандрингеме, где еще со времен его отца все часы были переведены на полчаса вперед, чтобы продлить световой день. Говорил он из небольшой, располагавшейся под лестницей комнаты, где некогда был кабинет Кноллиса. Легенда гласит, что король пользовался золотым микрофоном. Но это не так, микрофон был стандартным, в корпусе из австралийского ореха. Чтобы не было слышно шуршания бумаги (у короля, как известно, от волнения дрожали руки), стол накрыли толстой скатертью. Безыскусный текст был написан Киплингом, в нем чувствовалась рука настоящего мастера:
«Я говорю сейчас из своего дома и обращаюсь к вам от всего сердца, к мужчинам и женщинам, настолько отрезанным от меня снегами, пустыней или морем, что лишь голос из эфира может их достигнуть».
Выступление короля было под стать теме. «Мы услышали странный, хриплый голос, — писал Э. К. Бенсон, — словно огрубевший от непогоды». Его выразительный тон и выговор сельского джентльмена эдвардианской эпохи вызвали во всем мире бурное одобрение. После первого выступления передачи из Сандрингема сразу же стали традиционными.
Хоть и воодушевленный оказанным ему приемом, король не проявлял особого желания повторять свой триумф. Это просто мучение, отравляющее ему Рождество, жаловался он. Некоторые из его придворных (но не Уиграм) также полагали, что ежегодные передачи перестанут воздействовать на публику, когда утратят элемент новизны. Политики, однако, считали по-другому. «Как это было бы интересно, — говорил королю Макдональд, — если бы у нас оказались записи выступления королевы Елизаветы». Однако на короля это не произвело впечатления. «К черту королеву Елизавету!» — ответствовал он. Но когда Дж. Г. Томас показал ему пачки писем, пришедших от благодарных слушателей со всей Европы, король согласился продолжить выступления по радио. Правда, передачи 1933, 1934 и 1935 гг. так и не достигли тех вершин, что были достигнуты в 1932 г.; возможно, причина заключалась в замене Киплинга как главного составителя текстов на архиепископа Ланга — магия слова сменилась обычным красноречием. И тем не менее все, кто год за годом собирались у приемников в ожидании рождественского послания короля, жаждали услышать голос друга.
Решение праздновать серебряный юбилей Георга V исходило не от короля, а от его министров. Кроме искреннего уважения и привязанности оно было вызвано и политическим оппортунизмом. Проявление патриотических чувств должно было укрепить поддержку правительства на предстоящих всеобщих выборах и одновременно послужить предупреждением диктаторам — чтобы те не вздумали провоцировать столь гордый и единый народ. Хотя короля и вдохновлял тот теплый прием, который теперь встречало каждое его появление на публике, он по-прежнему стремился избежать суеты и лишних расходов. Со смешанным чувством благодарности и неприятного предчувствия он писал Менсдорфу:
«Оглядываясь назад на эти двадцать пять лет, я испытываю искреннюю благодарность за все, что было для меня сделано. За это время я прошел через очень трудные испытания, включая продлившуюся четыре года ужасную войну. Я искренне ценю любовь и привязанность, проявляемые ко мне моим народом и слушателями во всем мире. Однако празднества потребуют много дополнительной работы, и я хотел бы остаться в живых, когда они закончатся. Я очень хорошо помню оба юбилея королевы Виктории и теперь не могу до конца прочувствовать, что у меня самого наступает такой же юбилей».
Не мог он и привыкнуть к тому, что находится в центре внимания публики. Отдыхая перед юбилеем в Комптон-плейс, доме герцога Девонширского, на южном побережье, он заметил, что местный священник, должно быть, пользуется высоким авторитетом у прихожан: «Каждое воскресенье, когда мы приходим в церковь, она уже переполнена».
6 мая 1935 г., ровно через двадцать пять лет после того, как он взошел на престол, король с семьей отправился в собор Святого Павла на благодарственную службу. С первой почтой, отмечал он, пришло 610 писем, в карету были запряжены шесть лошадей серой масти; в соборе присутствовало 4406 человек, температура воздуха составила 75° по Фаренгейту.[160] И только толпы народа, выстроившегося вдоль пути следования процессии, не поддавались пересчету, так что король смог охарактеризовать их лишь как «самое большое количество народа на улицах, которое я когда-либо видел в своей жизни». Единственная накладка случилась тогда, когда двадцать шесть престарелых пребендариев[161] задержали в соборе королевскую семью, вне очереди направившись к выходу. «Замечательная служба, — сказал король настоятелю. — Мы с королевой чрезвычайно Вам признательны. Одно только вышло неудачно — слишком много священников путалось под ногами. Я и не знал, что в Англии столько этих чертовых священников. Это хуже, чем утренний прием».
Невилл Чемберлен невольно возгордился, как, наверное, миллионы королевских подданных, и, глядя на находящихся в соборе иностранных послов, подумал: «Это послужит им уроком». В вечерней радиопередаче из Букингемского дворца король выразил те же самые чувства национального единства, но более сдержанно:
«Могу только сказать вам, очень-очень дорогие мне люди, что мы с королевой сердечно благодарим вас за всю ту преданность и — смею ли я об этом сказать? — любовь, которыми вы нас окружали сегодня и всегда. Я заново посвящаю себя служению вам на все те годы, что мне еще отпущены».
