Австрия избрали настолько решительную и, как некоторые сказали бы, жесткую линию в реализации соглашения, что возможность других государств вмешаться в польские дела была в основном сведена к нулю. Если бы Екатерина ранее выбрала твердый курс в вопросе Чарторыйского, думал и говорил Фридрих, то Польшу умиротворили бы быстрее. Раздел отодвинул внутренние раздоры на второй план. В ноябре 1771 года король Станислав был похищен «конфедератами» в самом центре Варшавы — с одобрения французов, как возмущенно предположил Фридрих, но он смог скрыться от них. Многие, помимо прусского короля, считали, что ситуация нуждается в радикальных реформах. Польша погрязла в хаосе, писал он вдовствующей герцогине Саксонии, отметая ее идею 1770 года о польском троне для сына; идею, которую Фридрих называл непостижимой. Никто не мог хотеть управлять Польшей. Теперь там был новый порядок.
Раздел Польши был расценен как безжалостное ограбление слабого сильным. В то время в Европе это не вызвало бурных страстей. Соседние государства — Россия, Австрия и Пруссия — пришли к взаимопониманию — с большим трудом — и согласились ограбить, в сущности, беззащитного соседа. Это был вполне показательный пример международных отношений, не учитывавших моральные факторы. Raison d'etat[316], и только он, направлял политику Санкт-Петербурга, Вены и Берлина. Пример для тех, кто в будущем мог считать, что интерес, безопасность и материальная выгода на вполне законных основаниях оказываются превыше договорных обязательств и уважения, которое должно быть присуще одному государству в отношении к целостности или независимости другого. Критики Фридриха увидели в этой сделке его руку и приняли за очевидное свидетельство цинизма и хищнических наклонностей короля Пруссии: вполне последовательное продолжение его вторжения в Силезию.
Конечно, раздел можно лишь частично оправдать ссылками на закон, исторические условия и династические права; даже Финкенштейн, давая совет относительно границ Пруссии, должен был подстраховаться, он признался, что исторически претензии не очень сильны. Поговаривали, что Мария Терезия проливала слезы раскаяния, хотя, как заметил Фридрих, свое взяла, несмотря на них. В самом деле, спектакль, разыгранный тремя законными суверенами, попустительствовавшими насильственному расчленению земель четвертой страны, кое-что сделал для ослабления уважения к законности. И уж точно, возмущение, поднявшееся среди польских патриотов, которые были не в состоянии противиться разделу, в скором времени вылилось в сопротивление. Подчиняться конституции, навязанной внешними силами, трудно, и терпение не безгранично; пробуждение Польши приведет к еще одному восстанию, оно принесет настоящие, а не искусственные реформы и произойдет в 1791 году. К тому времени Фридриха уже не будет, а Европа претерпит еще более мощные потрясения.
Однако на этот вопрос можно смотреть и по-другому. О результатах урегулирования можно судить как о примере разумного сотрудничества государств, каждое из которых имеет свой интерес. План Фридриха заключался не в том, чтобы ликвидировать Польшу, а в том, чтобы заменить аристократическую анархию, опасную для Европы. Несмотря на удар, нанесенный разделом по национальным гордости и чувствам, и неодобрение международных юристов и хроникеров, ситуация в Польше улучшилась. Введенная конституция, хотя и не совершенная, давала большие возможности для нормального управления. Материальное положение народа улучшилось, как и образование. Иностранные визитеры в скором времени обратили внимание на большие и благоприятные изменения, принесенные населению Прусской Польши прусским правлением. К тому же критики раздела должны принимать во внимание ту плачевную ситуацию, в которой пребывала Польша в предшествовавшие годы, — анархия в сочетании с местной тиранией. Фридрих смотрел на этот вопрос с прагматических позиций; реально Пруссия получила выгоды, хотя было жаль, что ей не достался Данциг. Раздел позволил принести мир в значительную часть Европы и облегчил переговоры об окончании войны между Россией и Оттоманской империей, обеспечив молчаливое согласие Австрии. На другую чашу весов можно было положить только традиционные чувства «в самом слабом и разобщенном государстве в Европе», государстве, где «король торгует должностями, женщины занимаются интригами и решают все, а их мужья пьянствуют».
Эти слова, как и большая часть высказываний Фридриха о Польше, жестоки. В 1768 году он завершил работу над «Вторым политическим завещанием». Король постоянно трудился, дополнял и обновлял «Histoire de топ Temps», записки о жизни и правлении. Цинизм в отношении человеческой природы в процессе работы не уменьшался, а нарастал: «Только человеку, ничего не знающему о людях, позволено им доверять!» Теперь он мог завершить двухтомник о Семилетней войне и приступить к следующему тому, в котором доведет повествование до 1774 года. Здесь нет и намека на раскаяние по поводу Польши. По мнению Фридриха, жители этой «легкомысленной и поверхностной страны» скорее выгадали; а с политической точки зрения это государство вполне заслужило потери.
Очевидная бессовестность, с которой три наследственных суверена поделили между собой значительную часть чужого королевства, послужила причиной многочисленных порицаний и обвинений в цинизме. Екатерину и Фридриха называли безжалостными и жадными; справедливо или нет, но за Марией Терезией закрепилась репутация более моральной женщины; тем не менее все трое приложили руку к расчленению Польши. Фридрих писал, что никогда не бывало такого согласия в мнениях, как между ним и Паниным по польскому вопросу. «Возможно, никто не встречал, — писал он, — такого единодушия, которое имело место между мной и графом Паниным». Обстоятельства, в которых находилась Польша, являясь выборной монархией, были во многом связаны с настроениями правителей государств, участвовавших в разделе. Аннексия просто из raison d'etat — имелось еще несколько более или менее благовидных предлогов — королевства, где правит наследственный монарх, какие бы практические выгоды это ни давало, показалась бы грубым нарушением не только принципа собственности, но и принципа легитимности. Наследственные территории могли стать причиной споров, но они велись за титулы, и их можно сравнить с тяжбой о поместье. Избранный монарх, с другой стороны, хотя он и увенчай короной, приобретает легитимность лишь благодаря избирательному процессу. В случае с Польшей все признавали, что он является результатом закулисных сделок между влиятельными магнатами и подвержен влиянию внешних сил. Простые жители страны не имели нрава участвовать в голосовании. Позиции избранного короля на практике были намного слабее, чем у наследственных монархов, признававших взаимную легитимность в принципе. То, что Польша вследствие раздела стала в международном плане слабее, Фридрих, Екатерина и Мария Терезия восприняли с удовлетворением.
Едва ли где-либо рассматривали урегулирование как окончательное. «Нам не удастся так просто укротить этих поляков, — писал Фридрих в ноябре 1772 года в Санкт-Петербург Золмсу. — Я предвижу второй раздел. И если это случится, Вы сделаете все для того, чтобы моя доля была хорошей. Торн, Данциг, Висла до слияния с Вартой и все течение той реки».
