Особенно льстила юному человеку мысль об опасном поединке с этим храбрецом, когда они скрестили клинки и исход битвы был непредсказуем.
Так думал в ту ночь Георг фон Штурмфедер, а многие годы спустя, когда человек, с которым он бился, вернул себе все свои права и по звуку его рога опять сбегались сотни слуг, он по-прежнему считал эту битву самым блистательным своим поединком, где нисколько не уступил храброму и мощному сопернику.
За этими размышлениями Георг не заметил, как они оказались на маленькой открытой поляне. Музыкант привязал коня к дереву и повел Георга далее. Поляна обрывалась крутым, поросшим густым кустарником скатом. Музыкант раздвинул перепутанные ветви, за ними начинался узенький крутой спуск. С трудом пробирался Георг по этой опасной тропке и не раз вынужден был прибегнуть к помощи своего сильного проводника.
Спустившись шагов на восемьдесят, они очутились вновь на ровной почве. Однако напрасно искал Георг следы жилья таинственного рыцаря. Музыкант же подошел к дереву необыкновенной толщины и вынул из его дупла две лучины. Затем он высек огонь и с помощью кусочка серы зажег факелы. Когда те разгорелись, Георг увидел перед собою высокий портал, сооруженный самой природой в скале, — должно быть, это и был вход в жилище, которое изгнанник, по выражению музыканта, делил с филином.
Крестьянин взял один факел себе, другой протянул Георгу: путь был темен и, вероятно, небезопасен. Прошептав предостережение, музыкант шагнул в темные ворота.
Георг ожидал увидеть узкую и короткую звериную нору, какие не раз ему попадались в лесах его родины. И как же был удивлен, когда перед его глазами открылись величественные залы подземного дворца! В детстве он слышал из уст оруженосца, прадед которого в Палестине попал в тюремные застенки, одну сказку, передаваемую от поколения к поколению, как некий мальчик был сослан злым волшебником под землю, во дворец, величественная красота которого превосходила все, что отрок видел когда-либо на земле, все, что смелая фантазия Востока могла только придумать пышного и великолепного: золотые колонны с хрустальными капителями, сводчатые купола со смарагдами и сапфирами, алмазные стены, отблеск которых буквально слепил глаза.
Это сказание, глубоко засевшее в детском воображении, теперь ожило, осуществилось наяву перед глазами изумленного юноши. То и дело, привлекаемый новым зрелищем, он останавливался, высоко поднимал свой факел и наслаждался величественным видом громадных, причудливо изогнутых сводов, которые сверкали и переливались, как тысячи алмазов и горы хрусталя.
Но большее потрясение ждало его впереди, когда проводник свернул налево и провел в широкий и высокий грот, который казался торжественно украшенным залом подземного дворца. Заметив, что юноша никак не налюбуется волшебным видом этого чуда природы, Ханс взял из его рук факел и влез на выдающуюся скалу. Большая часть грота осветилась.
Блестящие белые скалы составляли его стены, арки, своды, громадные размеры которых удивляли человеческий глаз, образовывали дивный купол, с которого свисали миллионы застывших капелек, светившихся всеми цветами радуги. Причудливыми фигурами стояли вокруг скалы, а возбужденная фантазия и упоенный взор видели в них то часовню, то большой алтарь с красивой драпировкой, украшенной готическими узорами. Даже орган присутствовал в этом подземном соборе.
Пламя факелов сильно колебалось, длинные тени скользили и перебегали по блестящим стенам и казались какими-то таинственными, величественными изображениями святых, которые то появлялись, то скрывались в причудливых нишах.
Так украшала подземное святилище христианскими образами фантазия юноши, полного почтения к Божественным творениям, в то время как Аладдин со своею волшебною лампой видел в великолепных залах лишь вечнозеленые райские кущи.
Проводник, найдя, что рыцарь достаточно насытился зрелищем, слез со своего пьедестала.
— Это — Пещера Туманов, — сказал он. — Мало кто в нашей стране о ней знает, она знакома лишь охотникам да пастухам, но и из них только немногие отваживаются входить сюда: так много дурного говорят об этом жилище призраков. Тому, кто недостаточно хорошо знает эту пещеру, я бы не советовал в нее спускаться. Здесь есть такие глубокие пропасти и подземные озера, что, если хоть раз попадешь туда, назад на свет божий не вернешься. Есть тут также потайные ходы и укрытия, своего рода комнаты, о них знают лишь пять человек.
— А изгнанный рыцарь? — спросил Георг.
— Возьмите факел и следуйте за мной, — коротко произнес Ханс и двинулся в боковой ход.
Шагов через двадцать Георгу показалось, что он слышит глухие звуки отдаленного органа. Рыцарь обратил внимание своего проводника на удивительное явление.
— Это пение, — ответил тот, — оно звучит под этими сводами необыкновенно приятно. Если бы здесь запели два или три человека, нам бы показалось, что целый хор монахов поет аллилуйю.
По мере того как путники продвигались вперед, пение звучало сильнее и сильнее, внятнее и внятнее выделялись из общей вереницы звуков приятные модуляции сильного молодого мужского голоса.
Спутники завернули за угол скалы, и голос невидимого певца зазвучал совсем близко, откуда-то сверху. Голосу вторило многократное эхо, которое перемешивалось с шелестом падающих с камней капель, бормотанием подземных вод и опускалось в темную таинственную глубину.
— Это то самое место, — проговорил проводник, — там, наверху, в скале, — жилище несчастливого человека. Вы слышите песню? Давайте постоим и послушаем до конца. Он не привык к тому, чтобы его перебивали, когда еще был наверху.
Путники прислушались, сквозь повторяющееся эхо и шепот воды до них донеслись слова песни, которую пел изгнанник:
На башне, откуда я любовался своею страной, Реют ныне чужие флаги. И нет никого со мной, И много поводов для отваги. Разбиты чертоги отцов, Похищено достоянье внуков, Сын прячется под землей от воров, Его удел — печаль и разлука.
Где когда-то в счастливые дни Трубил мой охотничий рог, Рыскают ныне мои враги, Собирая лесной оброк. Для них я — дичь, ищейки жаждут крови, Натягивают луков тетиву, Чтоб сбить рога[75] и отомстить врагу.
В одежде нищего скитаюсь, Ночами по своей земле крадусь; Заботами людей печалюсь И подаяния стыжусь. Но мужества я не утратил, Мой меч со мной, еще я поборюсь, Своих врагов страдать заставлю И с жалкой долей не смирюсь!
Певец умолк.
Вслед замиравшим звукам песни раздался глубокий вздох неудовлетворенности и горя. По грубому лицу хардтского музыканта катились слезы.
