И вдруг Там вырастают в ночи из камня Странные изваянья. От них идет зеленый свет, И рыцарь в страхе замирает, На чудеса взирает.
Л. Виланд[76] Часть той большой пещеры, в которую они теперь вошли, отличалась от прочих гротов и углублений; она была из песчаника и, так как этот камень хорошо впитывает влагу, выглядела довольно сухой и даже уютной. Пол был устлан соломой и камышом, лампа, висевшая на стене, распространяла достаточно света на всю ширину и большую часть длины этого грота. Против входа на широкой медвежьей шкуре сидел уже знакомый нам загадочный человек, возле него стояли меч и охотничий рог, на полу лежали старая шляпа и серый плащ, в который он закутывался. На нем была куртка из темно-коричневой кожи и панталоны из толстого грубого синего сукна. Даже эта грубая одежда не могла скрыть сильное и в то же время изящное телосложение. На вид изгнанник был лет тридцати четырех, лицо его все еще можно было назвать красивым, хотя первый цвет молодости, казалось, унесли опасности и передряги походной жизни, а запущенная борода придавала ему временами зловещий вид. Эти мимолетные замечания напрашивались сами собой, когда Георг молча стоял у входа в грот.
— Добро пожаловать в мои чертоги, Георг фон Штурмфедер! — приветливо воскликнул обитатель пещеры, поднимаясь с медвежьей шкуры.
Он протянул юноше руку и сделал знак опуститься на столь же безыскусное сиденье из кожи косули.
— Сердечно рад вас приветствовать. Это недурная выдумка нашего музыканта — привести вас в сей подземный мир, чтобы доставить мне столь приятного собеседника. Ханс! Верная душа! Ты до сих пор был нашим мажордомом, стольником и канцлером, а теперь станешь еще и виночерпием. Посмотри, там за колонной из прекрасного гранита должен стоять кувшин с остатками старого доброго вина. Возьми мой охотничий кубок из самшита, единственную здесь посуду, налей его до краев и поднеси нашему почтенному гостю.
Георг с удивлением посмотрел на изгнанника. Удары судьбы, необычность обстановки, жалобный плач, прозвучавший только что в пении, должны были явить перед ним человека хотя и не сломленного обстоятельствами, но все же мрачного и павшего духом, а тут перед ним стоял веселый, беззаботный мужчина, отпускающий шутки по поводу своего положения, как будто его случайно захватила буря во время охоты и он избрал на краткий миг убежищем от непогоды данную пещеру.
А ведь то был страшный ураган, надругательство природы, изгнавшее его из замка предков, то была смертельная охота, от кровавых участников которой он здесь скрывался.
— Вы так удивлены, уважаемый гость, — заметил рыцарь, увидев, каким взглядом Георг обводит его самого и его жилище. — Может, вы ждали, что я стану жаловаться? Но о чем мне сожалеть? В моем несчастье мне никто не поможет, поэтому лучше сделать хорошую мину при плохой игре. И разве я здесь не живу лучше любого князя? Видели ли вы просторные переходы и огромные залы моего дворца? Разве их стены не отливают серебром? А своды не сверкают, как жемчуга и алмазы? Неужели вас не очаровали украшенные смарагдами и рубинами колонны? А… вот и Ханс, мой виночерпий, идет с вином. Скажи-ка, дорогой, это все, что в кубке?
— Воды, чистой, как хрусталь, здесь полно, — улыбнулся музыкант, проникшийся веселым настроением своего сотоварища, — кроме того, есть еще и немного вина, как раз на три кубка. Но поскольку у нас сегодня гость, найдется кое-что и для него. Нынче я прихватил полный кувшин старого ульбахского и поставил его там же.
— Это ты хорошо сделал, — обрадовался рыцарь-изгнанник, и его глаза сверкнули от нежданной радости. — Не подумайте, господин Георг, что я кутила и пьяница, но хорошее вино — вещь благородная, люблю в приятном обществе пустить чашу по кругу. Принеси же сюда кувшин, мой дорогой виночерпий, мы будем пировать, как в старые добрые времена. Хочу выпить свой кубок за прежний блеск рода Штурмфедеров!
Георг поблагодарил и осушил кубок.
— Хочу ответить честь по чести, — поклонился он. — Я не знаю вашего имени, рыцарь, но выражаю вам свое почтение. Желаю вам вскоре победоносно вернуться в замок ваших предков! И пусть благоденствие сопутствует вашему роду во веки веков!
Едва Георг, произнеся тост, собрался поднести кубок к губам, как из глубины подземелья раздались голоса: «Во веки веков, во веки веков!»
Пораженный юноша опустил кубок.
— Что это? — спросил он. — Разве мы не одни?
— Это мои вассалы — духи, — улыбнувшись, ответил рыцарь, — или, если хотите, эхо сопутствует вашим дружеским пожеланиям. Я часто, — продолжал он, посерьезнев, — в благополучные времена слышал сотни приветливых голосов, славящих доброту и блеск моего рода, но никогда не был так тронут, как сейчас, когда мой единственный гость провозглашает славу и ему вторят скалы подземного мира. Наполни кубок, Ханс, и тоже выпей. Если ты знаешь какое-нибудь доброе присловье, так скажи же его нам.
Музыкант наполнил кубок и весело посмотрел на Георга.
— Пью за ваше здоровье, юнкер, и еще кое за кого. За барышню из Лихтенштайна!
— О, да, да! Пейте же, юнкер, пейте! — расхохотался изгнанник так, что стены задрожали. — Выпейте до дна. Пусть она цветет для вас! Ты хорошо поступил, Ханс. Посмотри, наш гость залился румянцем, видишь, как заблестели его глаза, будто он уже ее целует! Не стесняйтесь, юнкер. И я был когда-то влюбленным, и я знаю, что такое счастье для молодого человека двадцати четырех лет.
— О бедный человек! — воскликнул Георг. — Вы были влюблены и были женихом! Может быть, вам пришлось оставить милую жену и хороших детей?! — И тут он почувствовал, произнося эти слова, как его кто-то сильно потянул за плащ, а обернувшись, увидел, что музыкант делает ему большие глаза, как бы предостерегая не произносить что-либо подобное.
Юноша раскаялся в своих словах, заметив, как помрачнел несчастный изгнанник и какой он взгляд бросил на Георга, говоря:
— Мороз в сентябре уничтожает то, что дивно цвело в мае. Не стоит спрашивать о том, что было. Моих детей я оставил на руках грубых, но добрых кормилиц, они будут их охранять, пока, дай бог, отец не вернется.
