Далее они ехали в молчании, только поскрипывали седла да всхрапывали лошади. Наконец Мондидье не выдержал:
— Так что же, в конце концов, сказал де Пайен?
— Что у нас есть имущество и союзники, соответственно, мы сами располагаем властью. Что наши собственные истоки гораздо глубже, чем у христианской Церкви. Что у нас на руках зримые доказательства того, что мы беремся утверждать, — рукописи, которых нет ни у кого в мире. И наконец, что у нас достаточно возможностей и благоразумия сохранять наши истоки — то есть наши сокровища — в тайне; что мы не настолько глупы, чтобы с пылающим взором напропалую бросаться неизвестно куда. Он сказал, что когда-нибудь мы одержим верх — но так, что ни я, ни ты даже представить себе не можем… А в конце он попросил меня — как, впрочем, и всех остальных — хранить терпение и готовиться к великим и сокрушительным переменам в мире. Он считает, что сейчас нам эти перемены ни понять, ни вообразить не под силу — даже если бы он попытался их нам живописать. Де Пайен говорил, что они пока не проявились, но, раз начавшись, события войдут в силу, и тогда мы, бедные ратники воинства Христова и храма Соломона, получим власть изменить весь мир.
Мондидье, все это время искоса поглядывавший на Сен-Клера, хмыкнул:
— Вдевятером? Это же бредни безумного, да простятся мне такие слова. И раз уж мы заговорили о безумии, будь добр, Стефан, объясни, почему мы называемся ратниками Христовыми, когда среди нас нет ни одного христианина?
— Для прикрытия, — без колебаний ответил тот. — Только ради защиты. Разве кто-нибудь заподозрит, что бедные ратники воинства Христова — мятежники? Это название позволило нам существовать без помех, пока мы искали сокровища. Что же до безумных речей де Пайена — я тоже вначале счел их таковыми и расспросил его поподробнее. Он действительно верит в грядущие перемены… И прежде всего, в пополнение наших рядов. Брат Гуг считает, что к нам примкнут сотни желающих со всех земель христианских.
— Христианских? Выходит, снова христиане? Но как это возможно? Да, я понимаю, орден Воскрешения воскрес, но ведь он останется тайным, не так ли? Как же мы примем к себе рыцарей-христиан?
— Запросто, Корка. Я спросил об этом де Пайена сразу же, как он заговорил о новых членах. Оказывается, он уже все обдумал. Наш орден продолжит свое существование в недрах ордена рыцарей Храма, скрывая в его деятельности свою собственную. Конечно, на это потребуется немалая доля внимания и собранности, но братья Гуг и Годфрей считают, что затея выполнима. Де Пайен верит, что признание Церковью нашего ордена — дело времени. Сейчас он возлагает большие надежды на Бернара Клервоского, молодого племянника де Монбара, который сейчас настоятель в одноименном цистерцианском аббатстве. Брат Гуг не сомневается, что при содействии Бернара и при поддержке нашего собственного высшего совета, а также с помощью, которую смогут нам оказать светские правители — анжуйские графы, например, Фульк Анжуйский, Гуг Шампанский и подобные им по титулу, — дружественные семейства в конце концов не просто добьются от Папы принятия и подтверждения наших открытий, но искренне заверят его в том, что в ближайшее время институту Церкви ничто не угрожает. Пусть Отцы Церкви без всякой спешки изучат необходимые материалы и вынесут свой вердикт об их подлинности. А пока, считает он, вся наша деятельность в Святой земле будет осуществляться с благословения Папы и при его безоговорочном благоволении к нам — в обмен на наше содействие и молчание.
— Ты в это веришь… — задумчиво протянул Мондидье.
Сен-Клер кивнул с серьезным видом:
— Верю. Я не сразу принял то, в чем меня убеждал де Пайен, но теперь я вижу, что он прав. Своими находками мы, возможно, уже изменили мир и тем самым улучшили жизнь каждого живущего в нем. За целое тысячелетие не находилось ничего, что угрожало бы Церкви потерей ее мирового господства, не звучало ни единого голоса, противоречащего ее догматам. Теперь мы можем принять на себя эту миссию, а значит, помочь людям… и самим себе. По-моему, в это стоит верить.
Мондидье улыбнулся и сдернул с головы плоский шлем, откинул назад кольчужный капюшон и помотал головой, чтоб растрясти слипшиеся пряди. Поскребши ногтями в волосах, он водрузил все на место, затем воздел длинный клинок меча и привстал на стременах.
— Сегодня, дружище Стефан, мы поднимем за это чашу вина — за лучшую жизнь для людей во всем мире! Но потребуется не одно войско вот с чем, — он прокрутил над головой меч, — чтобы им жилось спокойно, поэтому вторую чашу мы выпьем за нас с тобой и за наших товарищей и собратьев — монахов-рыцарей Храма, бедных, бедных ратников…
