Распорядитель крикнул: «Начинай!» — и Фризий с грацией танцора приступил к своей работе мясника. Головы приклонивших колени одна за другой покатились на песок, и казалось, что спор уже выигран. Но десятый осужденный втянул голову в плечи, и меч раскроил ему затылок. Человек упал, но голова осталась у него на плечах. На это Фризий не рассчитывал. Он в гневе поднял свою жертву за волосы и отделил голову от туловища. Потом Фризий расправился с двумя оставшимися узниками, обернулся к гостям и победно поднял перепачканный кровью меч.
— Нечестная работа! — крикнул кто-то из гостей.
— Ты проиграл, Ланий!
— Мясника на мясо!
Великан опустил меч и в поисках поддержки посмотрел на императора. Тот зло усмехнулся.
— Ты проиграл, Ланий, и это стоило мне пятьдесят тысяч сестерциев. За это тебе придется расплатиться. Следующие полгода ты будешь получать втрое меньше. Выплатите победителям их выигрыш!
Ланий покинул зал в ярости. Пострадала его слава!
Незадолго до полуночи императорская чета удалилась, а Клавдий Цезарь остался и еще больше часа разговаривал с гостями, заикаясь. Он почувствовал, что отношение к нему изменилось. В последнее время никто не осмеливался шутить с ним. Его заикание не вызывало больше дерзких или снисходительных усмешек, каждый встречал его вежливо и с уважением. Скромный в повседневной жизни ученый даже предположить не мог, почему.
«Может быть, — размышлял он, — Калигула не допускает, чтобы высмеивали члена императорской семьи? Хороший это знак?»
Клавдий знал, что жизнь его висит на волоске, но постоянная угроза притупила чувства и ощущения, превратив его в стоика. На следующий день он попросил племянника отпустить его, но Калигула настоял на присутствии Клавдия на Палатинских играх. В конце концов, их учредили в честь Августа, и его долгом по отношению к семье было принять в них участие.
— Ну что же, ведь они продлятся всего три дня, — согласился Клавдий, но Калигула тут же развеял его мечты.
— Я решил продлить их еще на три дня, потому что хочу выступить как танцор.
Клавдий от удивления вытаращил глаза и пролепетал, заикаясь:
— Т-ты — к-как т-танцор? Но, но…
Калигула потрепал его по плечу.
— Что тебя удивляет, дядя? Я всегда имел успех, когда танцевал во время обедов с патрициями. Почему же я должен лишать народ этого удовольствия?
Клавдий вздохнул.
— Значит, шесть дней? Если ты считаешь это необходимым, Гай…
Спустя два дня после обеда примирения между Калигулой и Каллистом состоялся короткий разговор.
— Как обстоят дела со списком отсутствующих? Кто не явился без причины? Должен ли вмешаться императорский суд?
— Не было тридцати восьми человек. Девять из них мертвы, семнадцать прислали письменные извинения, так как не могли прийти по причине болезни или из-за срочных семейных дел, двенадцать находились в отъезде, и их вовремя не уведомили.
— Хорошая работа, Каллист. И все же семнадцать неявившихся надо как следует проверить. Настолько ли они были нездоровы, а семейные дела так неотложны? Может быть, они просто сказались больными? Нас ждет много работы, Каллист, скоро покатится много голов. Но сначала игры.
— Да, сначала игры, — многозначительно сказал Каллист.
Калигула недоверчиво посмотрел на него.
— Как надо понимать твое замечание?
Толстый секретарь спокойно ответил:
— А что сейчас может быть важнее, чем Палатинские игры? Их ждет весь Рим.
— Надеюсь, — сердито сказал Калигула и заторопился к выходу, но потом вернулся.
— Еще кое-что. Проконсул Азии должен быть схвачен и доставлен в Рим.
— Кассий Лонгин? Могу я спросить, в чем его обвиняют?
— Его зовут Кассий! Кроме того, он мне не нравится!
И император покинул комнату.
«Многих зовут Кассиями, — удивленно подумал Каллист, — если это теперь преступление, то кто станет следующим? Тот, кого зовут Луцием, Публием или Секстом?»
— Следующим станет Гай, — прошептал секретарь императора и мрачно посмотрел на дверь, через которую вышел Калигула.
В память об умершем и обожествленном императоре Октавиане Августе его жена Ливия учредила игры, которые ежегодно проходили на Палатинском холме в специально построенном для этого театре. Искусные мастера возвели деревянное строение, где, несмотря на ограниченное пространство Палатина, могли разместиться десять тысяч зрителей. Для императора между театром и дворцом был построен узкий крытый проход.
Палатинские игры не относились к числу дорогостоящих зрелищ, когда на арене сотнями убивали людей и животных.
Это был скорее развлекательный праздник, посвященный памяти великого Августа. Вниманию зрителей предлагали одноактные пьесы, серьезные и веселые, вперемешку с музыкальными представлениями, а хор исполнял длинный гимн Августу.
Поэтому и публика собиралась в Палатинском театре другая. Римские граждане среднего и высшего сословий считали своей обязанностью почтить таким образом память божественного Августа — даже если порой они скучали. Конечно же, и плебеям удавалось попасть сюда, но те приходили не из-за представления, а в надежде на бесплатную еду и вино.
В первый и последний дни игр в память об Августе совершались жертвоприношения, в которых принимал участие император. Калигула до сих пор появлялся в театре эпизодически: приходил к определенному часу, какое-то время оставался, а потом быстро исчезал, причем за ним всегда следовали преданные охранники.
Накануне вечером император заявил, что последний день игр он собирается провести в театре, и Клеменс поставил в охрану в дополнение к германцам когорту преторианцев во главе с Хереей и Сабином.
Посреди императорской ложи установили алтарь, на котором Калигула собственноручно должен был принести жертву божественному Августу. Бывший консул Ноний Аспрен, исполняющий ныне обязанности жреца, держал предназначенного для этого петуха, и Калигула сильным ударом перерубил птице шею. Брызнувшая при этом кровь залила плащ Аспрена.
Ничто не веселило Калигулу больше, чем ситуации, когда люди оказывались в неловком положении.
Он громко рассмеялся и заметил, не считаясь со священностью ритуала:
— Выглядит так, будто я пожертвовал Августу консула. Тебе надо обратиться к гаруспику[17], Аспрен, поскольку такой знак не сулит ничего хорошего.
Это происшествие так порадовало Калигулу, что он пребывал в хорошем настроении до самого обеда. Окружающие редко видели его таким веселым, и всех, кто ему встречался, он одаривал шуткой.
