Тимур Новиков мало где учился. В конце 1970‐х работал киномехаником и электриком в Русском музее (его познания в истории русского искусства были нетипично широки для художника). В 1980‐м познакомился с ученицей Михаила Ларионова Марией Спендиаровой и увлекся русским авангардом, из которого, собственно, и вырос как самостоятельный автор. Учился у стихийного экспрессиониста Боба Кошелохова, которого вслед за Тимуром воспринимала как учителя вся группа «Новые художники». С этой группы, которую Новиков создал в 1982 году, и начались и его собственное искусство, и то, чем ленинградское/петербургское новое искусство будет «отчитываться» ближайшие двадцать лет.
Можно говорить о Новикове как художнике – способном, очень интересном в период неоэкспрессионизма, оригинальном в первых своих опытах неоакадемизма и безнадежно самоповторяющемся в пору расцвета своего детища. Но это будет лишь одна (и не столь уж важная) сторона его творчества. Настоящим гением он был там, где нужно было с нуля выстроить новое искусство – придумать его, снабдить персонажами и творцами, разрекламировать, разъяснить, мифологизировать. Таких проектов у него было два. Первый – «Новые художники» (а за ними и «Новые композиторы», Клуб друзей Маяковского, Свободный университет) – поставил на ноги ленивую и равно оторванную от авангарда и официоза левую культуру Ленинграда. И изобразительного искусства тут было мало: необходимо было завоевание и близлежащих полей – Сергей Курехин и «Поп-механика», Сергей Соловьев и «Асса», Виктор Цой и концерты группы «Кино».
Второй проект – неоакадемизм. Сперва играючи, весело, потом – с упорством маньяка он вбивал в головы своих учеников и зрителей идеи о гибельности модернизма и грядущей победе классического искусства. Ученики в итоге оказались по большей части сильно слабее учителя, манифесты – банальными изложениями истории искусства, а групповые выставки – скучными метрами плохо нарисованных нагих и не очень тел. И все это было бы маргинальным явлением, если бы над этим не парил Тимур Новиков. Не столько друзья и поклонники, сколько противники нет-нет да и задумывались: а не специально ли все это так нелепо и вяло, не есть ли просчитанная стратегия работы с заранее провальным материалом? Я много лет была оппонентом Тимура Новикова и даже удостоилась быть записанной во враги неоакадемизма. Мы переругивались печатно, но при встрече по-светски расшаркивались. Мы оба знали, что это игра – и что это игра, в которой все правила придумал именно Тимур. Как, собственно, игрой было все его творчество. Не игрой оказались только большой талант и несправедливо ранняя смерть.
26 августа 2003
Август по Ахматовой
Выставка «Август», музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме
То, что Анна Ахматова не любила август, засвидетельствовано во множестве воспоминаний ее современников. Им об этом говорила она сама. Трагическим этот месяц стал для нее в 1914 году, когда началась Первая мировая война, но роковым обернулся в 1921‐м, когда умер Александр Блок и был расстрелян Николай Гумилев. С тех пор она боялась августа, и тот не обманул ее страхи.
В августе 1946‐го вышло постановление ЦК и был прочитан доклад Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград», в августе 1949‐го были арестованы ее муж Николай Пунин и ее сын Лев Гумилев, на август 1941‐го пришлось самоубийство единственной соперницы по дороге к поэтическому трону – Марины Цветаевой. Сама она называла август «траурным маршем длиной в 30 дней», и августовский календарь ее лирики и памяти был полон черными днями. Тридцать не тридцать, но большинство дней были отчеркнуты.
Выставка построена строго согласно указаниям этого календаря. Стихи на первый день войны 1914-го: «Мы на сто лет состарились, и это // Тогда случилось в час один…» Портреты ушедших и уведенных: Николай Гумилев, Николай Пунин, Лев Гумилев. Портреты тех, с кем август был для нее связан, – Цветаевой, Зощенко, Жданова. Портреты самой Ахматовой. Копии документов: постановление 1946-го, письмо Ахматовой к Сталину в защиту арестованных мужа и сына, письмо Пастернака к Сталину в защиту близких Ахматовой. Для усиления драматизма – несколько вещей современных питерских художников плюс то там, то здесь появляющиеся фотографии статуи императора Октавиана Августа (по замыслу устроителей, намек на современного Ахматовой императора – Иосифа Сталина, срежиссировавшего многие августовские события в ее судьбе).
Концепция, прямо скажем, не самая оригинальная. Однако, если исключить неубедительные излишества с современным искусством и исторические нелепости вроде той, что для умершей в 1966 году Ахматовой была актуальна августовская кончина Дмитрия Шостаковича, произошедшая в 1975 году, становится заметно, что автором всего этого сюжета был совсем не анонимный сотрудник музея Анны Андреевны Ахматовой, а она сама. Как, впрочем, была она автором и почти всего ахматовского мифа, с легкой руки филолога Александра Жолковского окрещенного «институтом ААА». «Институт» этот работает настолько исправно, что его «сотрудники» не замечают порой, как им диктуют сверху. Ахматова «делала» свою биографию чрезвычайно кропотливо, не упуская ни малейшей детали. Возьмем сюжет выставки: у нее свой календарь и счет начала Первой мировой идет по новому стилю, хотя стихи, ему посвященные, и названы еще по старому, «Памяти 19 июля 1914». Ей свойственно меряться силами только с первыми лицами – и она подозревает, что своей опалой обязана лично Сталину («Полагала она также, что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 года Ахматова читала свои стихи в Колонном зале, в Москве, и публика аплодировала стоя. Аплодисменты стоя причитались, по убеждению Сталина, ему одному – вдруг толпа устроила овацию какой-то поэтессе». Лидия Чуковская). Каждое ее слово обречено остаться в истории, и, вынужденная писать письмо Сталину с просьбой освободить ее близких, она не может заставить себя говорить с ним иначе, чем на равных: «Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович», «Дорогой Иосиф Виссарионович», – и письма Ахматовой выглядят «королевственнее».
Трудоемкая работа, которую провела Анна Ахматова по построению культа своей личности, уже становилась предметом внимательного анализа историков. Хулители (исследователи этого мифопостроения) были прокляты поклонниками «ААА». Страсти, на посторонний взгляд, несколько преувеличенные. Вот только выставки, подобные нынешней, казалось бы, сейчас уже невозможны. Но нет – власть «института» сильна и поныне.
6 августа 2004
Глаз закрылся навсегда
Ушел из жизни Анри Картье-Брессон
В среду во Франции стало известно, что один из величайших фотографов мира Анри Картье-Брессон умер в понедельник в своем доме в городе Люберон (юго-восток Франции). Родственники никому не стали об этом сообщать до тех пор, пока на кладбище местной церкви не состоялись похороны. Анри Картье-Брессону было девяносто пять лет.
Анри Картье-Брессон – это 126 фотографий, отобранных им самим в знаменитый альбом «Сохраненные образы». Анри Картье-Брессон – это миллионы отпечатков и километры негативов, хранящиеся в его архиве. Анри Картье-Брессон – это термин «решающее мгновение», ради овладения тайной которого тысячи фотографов на всем земном шаре готовы потратить горы пленки и годы своей жизни. Анри Картье-Брессон – это аббревиатура HCB, понятная любому французу и олицетворяющая эпоху в истории фотографии. Со смертью Анри Картье-Брессона эта эпоха кончилась. Как бы давно он ни был классиком и как бы давно уже ничего не снимал, а только занимался рисунком, кончилась она тогда, когда закрылись его глаза, глаза, которыми мир смотрит на себя уже более семидесяти лет.
