Санитары зарабатывали тем, что продавали пациентам водку, пили сами, развлекались избиением душевнобольных — ну или устраивали между ними гладиаторские бои. Иосиф Бродский вспоминал: Обычно серу [103] колют буйным, когда они начинают метаться и скандалить. Но кроме того, санитарки и медбратья таким образом просто развлекаются. Я помню, в этой психушке были молодые ребята с заскоками, попросту — дебилы. И санитарки начинали их дразнить. То есть заводили их, что называется, эротическим образом. И как только у этих ребят начинало вставать, сразу же появлялись медбратья и начинали их скручивать и колоть серой[104].
Православному верующему Василию Шипилову в красноярской психбольнице приходилось прятаться от санитаров во время молитвы. Иначе, заметив это, санитары начинали его бить (1979 год).
Как описывал свое заключение в ленинградской психбольнице Юрий Ветохин: Первое, что меня поразило в вольной психбольнице — это мат, который буквально «висел в воздухе». И мат исходил не от больных, а от персонала. Нередко случалось, что старшая медсестра становилась в одном конце коридора, а другая сестра — в другом конце, и они начинали разговаривать (не ругаться, а именно разговаривать) исключительно матом, да еще таким скверным, какой я и в тюрьмах-то слышал не часто.
Ветохин знал, о чем говорит, — он отсидел девять лет по тюрьмам и СПБ.
Михаил Зотов пробыл в психбольнице один год, все это время ему запрещали рисовать — подобные запреты в психбольницах были нормой. В стационаре сочинского психдиспансера у Михаила Жихарева отобрали очки — без них он не мог ни читать, ни писать. (Чтобы Жихарев совсем ничего не читал и не писал, его еще и кололи сульфозином с аминазином.) Первым делом после госпитализации отобрали очки и у члена «Группы за установление доверия между СССР и США» Натальи Леонтьевой — при зрении минус восемь диоптрий.
Леонтьеву госпитализировали «в административном порядке» — но за два месяца ей пришлось пройти все круги психиатрического ада. Стычки с душевнобольными женщинами во взрослом отделении, где оказалась 16-летняя девочка, утомительные дневные бдения — больным запрещалось находиться в палатах от обхода до ночи, так что они слонялись по коридору, пока не падали[105]. И конечно, нейролептики — аминазин, после которого Леонтьевой пришлось делать срочные процедуры по реанимации: она потеряла сознание, давление упало до угрожающего уровня. И все это — за попытку участия в демонстрации «за мир» (1985 год). Примерно до такого же состояния довели Льва Конина, которого выписали в 1965 году спешно из свердловской психбольницы в полумертвом состоянии.
Сексуальное насилие над душевнобольными тоже было нормой. Им приходилось удовлетворять сексуальные потребности санитаров за пару папирос или конфет, а иногда и просто под угрозой избиений «за так». В этом спорте участвовали и врачи. Олег Соловьев в Ставропольской краевой психбольнице с удивлением узнал, что психиатр «приглашал в вечернее время в кабинет молодых больных-мужчин и под видом „нового приема диагностик" брал у них сперму» [106].
Отношение врачей было, по меньшей мере, хамским. В калужской психбольнице врач Валентин Яковлев заявил политзаключенному Юрию Титову: «Я тебя, антисоветчика, долечу. Я из тебя настоящего дурака сделаю». И действительно, сделал для этого все возможное — назначил Титову галоперидол, аминазин и модитен-депо.
Уже в перестройку брянскому экоактивисту Андрею Бертышу объяснили:
Будешь заниматься политикой — будем лечить. И показали как. Как делают инсулиновый шок, электросон. Электросон — это когда ток пропускают через мозги. Инсулиновый шок — это когда искусственно вызывают состояние комы, как у диабетиков[107].
Врачи по максимуму старались изолировать политзаключенных от окружающего мира. В ленинградской психбольнице имени Кащенко Сергею Пуртову было запрещено видеться с посетителями, не приходившимися ему родственниками (1980 год), к Конину друзья тоже на свидания не допускались. Родственников в Ленинграде у него не было, хорошо хоть разрешали забирать от знакомых передачи с продуктами.
Это было даже очень «либерально». Врача-фтизиатра Николая Плахотнюка заставляли отказываться от присылаемых денежных переводов и посылок (1980 год). Фактически это был стандартный тюремный режим, только к нему еще добавлялись нейролептики.
Часто «буйные» отделения не выводили на прогулку — даже во дворики. Если и выводили, то политзаключенным выходить запрещалось. Они так и сидели по полгода-год, не видя неба и солнца.
Для кого-то из политзаключенных общая психбольница была санаторием, для кого-то просто другим отделением СПБ, а для кого-то она становилась чем-то вроде «мертвецкой». Так умер Николай Ганьшин, не дойдя из приемной психбольницы даже до отделения. В 1982 году в новошахтинской психбольнице от инфаркта скончался Валентин Соколов, талантливый поэт, просидевший полжизни по лагерям и СПБ, — свой последний срок он отбывал за «клеветнические» стихи. Соколов поэтическим чутьем свою смерть предвидел и написал любимой женщине:
Они меня так травили, Как травят больного пса. Косые взгляды, как вилы, Глаза, как два колеса. А мне только девочку жалко: Осталась среди собак И смотрит светло и жарко Во мрак.
Уже в 1989 году — на самом гребне перестройки — в психбольнице под Нижним Тагилом умер от инфаркта кандидат экономических наук Валериан Морозов. Арестован Морозов был при Брежневе в 1982 году, шесть лет пробыл в Казанской СПБ.
А в 1987 году в благовещенской психбольнице у Егора Волкова обнаружится рак легких. Он проведет еще полгода в психбольнице без лечения, Егорыча выпишут — и через полгода он умрет.
Сколько умерло еще — мы не знаем.
Един Ты, Господи, веси…
Последняя глава
Суров закон или нет, но это закон. Ровно через шесть месяцев состоялась комиссия по отмене принудлечения.
Проходила она в кабинете Byлиса, расположенном в дореволюционном одноэтажном здании. Во времена Чехова здесь, должно быть, находились комнаты самих врачей — по крайней мере обстановка была вполне домашней: глубокие мягкие кресла, стеллажи с книгами, большой стол с обязательной зеленой лампой.
