Химик Фриц Габер не разделял пацифистских и космополитических убеждений Эйнштейна, на самом деле он в большой степени нес ответственность за разработку отравляющих газов, которые использовались в военных действиях 1914–18 гг., и, несмотря на то что был евреем, не попал под волну увольнений из-за своей военной службы, однако увольнение большого числа еврейских коллег из его института заставило его уйти в отставку 30 апреля 1933 г., при этом он открыто объявил, что не потерпит указов, кого ему следует или не следует выбирать в качестве своих помощников. Он уехал в Кембриджский университет, где чувствовал себя очень неуютно, и умер на следующий год[982]. Потеря таких знаменитых личностей была крайне тревожной для многих людей в научном сообществе Германии. В мае Макс Планк, который не был евреем, также знаменитый ученый, ставший к этому времени президентом ведущего института научных исследований Германии, Общества кайзера Вильгельма, добился приема у Гитлера, чтобы выразить личный протест. Как он вспоминал позже, в ответ он услышал безоговорочное утверждение о том, что невозможно проводить различия между евреями: «Евреи все коммунисты, а они — мои враги… Все евреи держатся друг за друга как репей. Где бы ни появился один еврей, там сразу же соберутся другие»[983].
Как и Габер, некоторые еврейские ученые, включая нобелевского лауреата Джеймса Франка, физика-экспериментатора в Университете Гёттингена, публично протестовали против практиковавшегося обращения с другими еврейскими учеными и подавали в отставку, несмотря на то что могли оставаться на своей работе в соответствии с исключением, действовавшим для еврейских ветеранов войны. После обвинения в саботаже на основании коллективного письма, подписанного сорока двумя коллегами из университета (из них только один работал в области физики и математики), Франк с сожалением уехал работать в Соединенные Штаты. Реакция медицинского факультета в Гейдельберге на увольнения еврейских коллег была удивительной, потому что была уникальной: в официальном заявлении, направленном в Министерство образования Бадена 5 апреля 1933 г., председатель Рихард Зибек указал на вклад евреев в медицинскую науку и подверг критике «импульсивное насилие», которое подавляло автономность и ответственность в университете[984]. Его примеру и примеру его факультета последовали и некоторые другие ученые в других местах. Большинство из тех ученых-неевреев, которые остались, во главе с Максом Планком пытались сохранить целостность и политический нейтралитет научных исследований, на словах выражая поддержку режиму. Планк стал начинать собрания в Обществе кайзера Вильгельма с нацистского приветствия и приветствия Гитлера в попытке избежать дальнейших чисток.
Вернер Гейзенберг, физик, удостоенный Нобелевской премии за работы в области квантовой механики, утверждал, что для сохранения научных ценностей необходимо было оставаться в Германии. Однако со временем стало очевидно, что они сражаются в уже проигранной войне[985].
Подавляющее большинство немецких профессоров осталось на своих постах. Крайне консервативные по своей политической ориентации, они широко разделяли мнение партнеров Гитлера по националистической коалиции о том, что Веймарская демократия была трагедией и что восстановление старой иерархической системы и структур оказалось крайне запоздалым. Однако многие шли еще дальше и приветствовали национал-социалистическое государство, особенно если они преподавали гуманитарные и социальные науки. 3 марта примерно триста университетских преподавателей выпустили обращение к избирателям с призывом поддержать нацистов, а в мае не меньше семисот поставили свою подпись под обращением от имени Гитлера и национал-социалистического государства. В Университете Гейдельберга социолог Арнольд Бергштрассер называл объединение режимом государства и общества способом преодоления очевидного провала демократии, а адвокат Вальтер Елинек оправдывал «революцию» 1933 г., называя ее антилиберальной, но не антидемократической, и утверждал, что граждане могут ощущать свое человеческое достоинство только через подчинение государству. Член Народной партии Германии и рьяный правый оппонент Веймарской республики Елинек соглашался, что антиеврейские меры режима были необходимы из-за переизбытка людей в академических профессиях. Он также считал, предвосхищая мнения более поздних историков, что власть Гитлера будет ограничиваться существованием других центров власти в рейхе. Но, несмотря на всю свою истинность, это рассуждение не имело силы, когда дело доходило до политики режима по отношению к евреям, к которым относился и сам Елинек, — он был снят со своей должности в ходе националистической революции, которую так тепло приветствовал. Другие профессора на том же факультете утверждали, что закон должен быть выражением души народа, а судьи должны выносить свои вердикты в соответствии с нацистской идеологией. Профессор немецкого говорил, что нацистская революция подарила новый, патриотический смысл изучению немецкого языка. Он обвинял «еврейское мышление» и «еврейскую литературу» в подрыве немецкой «воли к жизни»[986].
Очень быстро недавно нацифицированные министерства образования сделали политические критерии основными не только для назначения на должности, но и для преподавания и исследований. Рейхсминистр образования Бернхард Руст оставил за собой решающее слово в этом вопросе. Баварский министр культуры говорил собравшимся профессорам в Мюнхене в 1933 г.: «С этого момента вы не должны решать, что является истинным, а что нет, вы должны решать, соответствует ли оно интересам национал-социалистической революции»[987]. Лидеров нацистов мало волновала традиционная свобода преподавания и исследований или ценности традиционных университетов. На самом деле их мало волновала и сама наука. Когда летом 1933 г. с Гитлером встретился председатель совета директоров IG Farben, лауреат Нобелевской премии химик Карл Бош, чтобы пожаловаться на ущерб, наносимый научным интересам Германии увольнением еврейских профессоров, он столкнулся с очень холодным приемом. Доля увольнений была особенно высока в физике, сказал он, где было уволено 26 % сотрудников университетов, включая 11 лауреатов Нобелевской премии, и в химии, где эта цифра составила 13 %. Это серьезно подрывало немецкую науку. Грубо перебив пожилого ученого, Гитлер заявил, что ничего не знает об этом и что Германия сможет прожить еще сто лет вообще без физики и химии, после чего позвал адъютанта и сообщил тому, что Бош собирается уходить[988].
