«без права переписки»
Особый суд меня сюда сослал.
Сказали мне, что я шпион английский,
А я об этом ничего не знал.
Мне не забыть кровавого кошмара:
И день, и ночь – то пытка, то допрос.
Не помню, как везли до Нарьян-Мара,
Но помню, как попал на Канин Нос.
Мы ни о чём охрану не просили:
«Врагов народа» никому не жаль.
Нас на баржу в три яруса грузили,
Как негров на невольничий корабль.
Кто истощён, кто болен, кто изранен —
Нас всех в один зловонный «лазарет».
Живот мне грел своей спиной крестьянин,
А спину животом – больной поэт.
Четыре дня на нарах без матраца
Лежали мы, как грязные кули.
Нас ели вши, но даже почесаться,
Прижатые друг к другу, не могли.
Забылся я, дыша в затылок дяди,
И снится мне: я в ледяной барже.
А пробудился – спереди и сзади
Два мертвеца, холодные уже.
Им даже в братской не лежать могиле
В лесах печорских на краю земли.
Они обратно в Нарьян-Мар поплыли,
А их лохмотья на костре сожгли.
Под дулом пулемётов, доходяги,
Скорей за дело! И не ешь, не спи,
Пока не возведёшь надёжный лагерь,
Где сам себя посадишь на цепи.
А после – кто убит здесь, кто затравлен.
Здесь столько крови пролилось и слёз,
Где памятник Русанову поставлен
На мысе, что зовётся Канин Нос.
Наталья Александровна Шмаргилова
Россия, Республика Коми, село Айкино
…Прочитала Вашу книгу «Жизнь – сапожок непарный». Она произвела на меня неизгладимое впечатление: страшные страницы истории, поломанные судьбы.
Спасибо огромное Вам за книгу, за то, что Вы не даёте забыть прошлое.
В книге много страниц, где описаны Межог, Микунь, Ваше выступление на сцене Дома культуры г. Микунь, встречи с художником Борисом Маевским.
В этом году в июне месяце планируется открытие музея истории Северной железной дороги в г. Микунь, в экспозиции будет отражена тема ГУЛАГа, представлены экспонаты, которые нам удалось собрать.
Я обращаюсь к Вам, Тамара Владиславовна, с просьбой о помощи, хотелось бы иметь в фондах музея и на экспозиции Ваши материалы, рукопись Вашей книги, где описаны Межог, Микунь, фотографии до и после ареста, фотографии людей, с которыми Вы встречались в это время, воспоминания о них. Если они живы, их адреса, чтобы мы могли обратиться к ним с подобной просьбой…
Я работаю директором Усть-Вымского музейного объединения. Вместе с сотрудниками восстанавливаем и открываем закрытые страницы истории…
Эрна Евгеньевна Рашба
15.12.1999, США
…Я думала, живя уже 8 лет в Америке и стараясь понять её людей и их проблемы, что те давние трагические истории ушли для меня в прошлое и лежат где-то на дне души. Но взяла в руки Вашу исповедь – и всё ожило…
Помню декабрь 37-го, когда ночью в мою комнату (мне 10 лет) вошёл отец – попрощаться, какой-то очень высокий, в длинном чёрном пальто. Помню сквозь полубред (я болела тяжёлой корью) 27 июня 41-го года, когда со мной прощалась мама.
В моей еврейской семье главным приоритетом была возможность получить образование. Отец, Кельман Евгений Исаакович, был профессором права Киевского университета и Института народного хозяйства, а мать – адвокат. В решении тройки он – немецкий шпион; она свои 5 лет получила уже в эшелоне, везущем её в Марийские лагеря как жену шпиона.
Отцу дали 5 лет с правом переписки. Так что до последних его дней мы получали письма, а в 40-м году мама ездила к нему. Что меня особенно взволновало в Ваших хождениях по мукам – Вы упоминаете лазареты Межог, Протока. Там закончилась жизнь отца. Он был «пересидчиком», здоровье его сдало после общих работ, и добило его то, что бывшие ученики стали просить начальство ГУЛАГа отпустить его работать в разные университеты России, но на все просьбы приходил отказ. Он умер в апреле 1945 года. Только вырвавшийся оттуда один человек рассказал мне, в каком ужасном виде отец был к концу. А я помню отца красивым жизнерадостным человеком, большей частью за письменным столом, но в свободное время сочиняющим шуточные стихи, аккомпанирующим маме, которая хорошо пела.
Конечно, вероятность того, что он встретился на Вашем пути, мизерно мала, но всё же, а вдруг?
После смерти отца маму довольно быстро отпустили, но с минусом, и она поселилась в Петушках – 100 км от Москвы, где жила я, и провела там ещё 9 лет. Брак моих родителей был очень счастливым, и мама до конца жизни осталась верна памяти отца, притом что была красивой женщиной и была разлучена с мужем в 40 лет.
Моя доля была счастливее судьбы многих детей «врагов народа»: меня не принуждали отказываться от отца, не арестовывали, не заставляли доносить; удалось получить образование, избежать комсомола. Варварский режим иногда давал сбои.
Когда мы с мамой смогли наконец поселиться вместе, нам было непросто. Я никак не оправдываю Вашего сына, который не делал попыток понять и полюбить свою родную мать, но понимаю трудности сближения после такой изломанной жизни. Всё же у меня остаётся надежда, что он не остался для Вас совсем чужим.
Приближается новый, 2000-й год – начало нового тысячелетия. Мы не увидим этого будущего, но хочется, чтобы там было меньше крови, грязи, предательства и беззакония.
При всем кошмаре описанных событий Вашей жизни в книге есть сильная оптимистическая линия: человеческие взаимоотношения, дружба, взаимовыручка – то, что никакой изуверский режим не смог отобрать, отобрав свободу…
М. Ю. К.
2000 г., Россия, Москва
…В этом году моя внучка поступала в МГУ на журфак; на собеседовании её спросили, какая из прочитанных в последнее время книг произвела на неё наибольшее впечатление. Она назвала Вашу книгу. Экзаменаторы попросили рассказать, о чём она, после чего устроили разгром, довели девочку до истерики, а на прощанье посоветовали «подумать, почему Сталин вынужден был так поступать». Так вот и живём…
Семён Виленский
Московское историко-литературное общество «Возвращение»
Тамаре Владиславовне Петкевич – автору книги «Жизнь – сапожок непарный»
Доверья и света
Безмерный поток —
Непарный за это
Носи
