как бы вечерней зарей и расстилает над самой тундрой белесоватые сумерки: привычный глаз может разбирать мелкую печать. Если бы не серебряный блеск луны, яркий до того, что можно на значительном расстоянии различать очертания скал, шалаш дикаря и рога оленей; если бы не светящаяся белизна снегов и не северные сияния (там весьма часто играющие на темном небе и называемый «сполохами»), — заезжий человек мог бы сойти с ума в тоске и отчаянии от этих докучных и досадных ночей.
В октябре начинается зима. Всякая жизнь прекращается: небо чисто, облаков не бывает; воздух так чист и редок, что можно расслышать малейший, сдержанный шепот — можно говорить со встречным за целую версту. Все жидкое превратилось в лед; вся земля засыпана снегом. Всюду царствует мертвая, могильная тишина. Собственное дыхание, биение своего сердца — вот все, что может слышать человек в этом затишье, которое непривычного пугает и подавляет. Видны лишь звезды, луна, снег и лед.
Но вот солнце начинает почаще заглядывать, подальше застаиваться; дни начинают расти, воздух начинает согреваться. В начале мая вскрывается лед на реках и изнывает снег на земле. Лето наступает быстро. Природа, словно невольник после заточения, спешит наиграться, натешиться и скоро (в несколько дней) одевается зеленью. Из теплых стран с юга прилетают стада лебедей, гусей, уток; бойко одни за другими всходят и зреют растения, появляются цветы и плоды. Солнце, бросая лучи свои беспрерывно, творит те чудеса превращений, которым неверующий глаз, не видя, не поверит.
Но и в это живое, благодатное время, когда говорит жизнь на земной поверхности тундры, вечная, немилостивая и неумолимая смерть уж тут, вблизи, под боком и наготове. На поларшина, на аршин вниз и вглубь лежит лед, ледяной пласт земли, от веков мертвый и не тающий. В то время, когда эти вечно ледяные пласты мертвят всякий корень, который к ним прикоснется, убивают всякую растительность, — верхние слои, подвергнутые животворным лучам солнца, представляют не что иное, как мокрую и бедную пустыню. Глаз ничего не видит, кроме белой пелены густорастущего оленьего мха, или ягеля, там, где больше влаги, и кажется красноватым ржавым болотом везде, где на более сухих местах растет так называемый кукушкин лен. Лишь изредка показываются скудные кусты приземистой ивы. Здесь не хотят жить даже камни, рассыпаясь от жестоких морозов в дресву и выветриваясь на сильных ветрах в песок. Самая страна — по поверью самоедов — не создана Богом, а могла появиться лишь после потопа. Ей отмежевано на земле столько места, что целая часть света, какова наша Европа, меньше тундры; другая страшная пустыня — жаркая и песчаная африканская Сахара, также уступает величиной своей нашей северной ледяной тундре. Тундрой кончается земля, тундра лежит на берегах того океана, по которому бродят вечные льды и который делает всю нашу родину такой холодной, каковы только Швеция с Норвегией, Англия с Шотландией и некоторые датские и американские острова, и владения. Тундра сделала даже самое имя нашей Сибири — страшным в целом Божьем мире.
Мы намерены говорить только о той тундре, которая принадлежит России, а принадлежит нам ее самая большая половина. Начинаясь в Норвегии на берегах Северного моря, она идет на восток, придерживаясь океанских гранитных берегов. За рекой Торнео, текущей с севера в Балтийское море, тундра вступает в русские владения, стелется по Мурманскому берегу океана выстилает весь тот огромный клин, который упирается в Белое море и называется Лапландией, спускается к югу, придерживаясь берегов Кандалакшской губы Белого моря. Начинаясь по ту сторону этого холодного моря, тундра стелется опять с большей силой и постоянством дальше к востоку и прорезывается на пути своем двумя огромными реками — Мезенью и Печорой. В промежутке между реками она называется Малой Землей или Тиманской тундрой, которая огромным косяком земли врезывается внутрь Ледовитого океана под именем полуострова или тундры Канинской. По ту сторону Печоры северная русская пустыня широко и привольно тянется по направлению к Уральским горам под именем Большеземельской тундры; выстилает своей серой, мокрой и бесплодной землей гранитную подошву этих гор, отделяющих Россию от Сибири, Европу от Азии. По Азии тундра протянулась во всю длину ее и занимает третью часть всей Сибири; местами она одолевает на юге лесную область и далеко уходит в нее; местами уступает лесам и побеждается ими, то есть начинает придерживаться облюбленных ею мест, ближайших к океану. В океан она продолжает вдаваться большими клиньями и раз врезалась так далеко и глубоко, что выродила самую страшную и никем не обитаемую пустыню, известную в Сибири под именем Таймырской Земли, между устьями двух громадных сибирских рек Енисея и Лены. Реки эти, вместе с третьей огромной Обью и меньшими (но также большими) Хатангой, Анабаром, Оленеком, Яной, Индигиркой, Колымой и многими другими, прорезая разрыхленную мокрую тундру, так широки в берегах своих вблизи устьев, что кажутся огромными озерами. Так, например, Лена, величайшая река Сибири, при впадении в океан разливается верст на двести. До Лены тундра представляет гладкую равнину, как море, и только за этой рекой она становится возвышенной над океаном, а за рекой Колымой изрезана такими же мертвыми, голыми, как сама она, горами. Высокие горы эти составляют продолжение Станового или Яблонового хребта, разрезающего собой всю Восточную Сибирь на две части.
Громадный клин тундры кончает Сибирь на востоке, залегая между Северным океаном и частью Восточного, или Охотским морем, ниспускается в заброшенную теперь Камчатку. Обрываясь на берегу Берингова пролива, соединяющего два названные нами океана, тундра на том берегу стелется в третьей части света — Америке — по кочевьям наших алеутов и не наших дикарей, эскимосов.
Не довольствуясь материком, тундра залегла на всем своем дальнем (в 15-20 тысяч верст) протяжении, по всем тем островам, которые плавают вблизи и вдали от твердой (материковой) земли в морях и океане. Тундра обездолила и Шпицберген, и Колгуев, и Новую Землю, и Новую Сибирь — каменные острова крупные и бесчисленное множество других мелких. Тундра же выстилает и подошвы всех гор, которые врезались в нее.
С лишком восемь месяцев покрытая снегом и почти четыре только месяца красующаяся скудным растительным покровом из мха, лишаев и кукушкиной травы, тундра во все долгое время, когда существует известный нам мир Божий, не стала удобным местом для оседлых людей и неподвижных жилищ. И сколь ни неприветна она, сколь ни мертва к ни страшна для народов, привыкших жить оседлой жизнью, тундра (в то время, когда боятся ее и бегут от нее оседлые народы) приспособила
