уйти в Брандстан и остаться конунгом там…
— Конунгом? Мне ты не хотела позволить остаться конунгом, — усмехается Ньорд.
— Но Сигурд позволил. Нельзя предложить Великому Сигурду фёрвальтерство.
Я слушал её и понимал, что она права, это всё равно, что дёрнуть за нос. Я отбил его дроттнинг, я забираю его трон, его страну, но я должен тогда или оставить ему относительно достойное существование или убить его.
Сигню прочла мои мысли.
— Ты не убьёшь Сигурда, — сказала она, спокойно глядя мне в лицо.
— Но ведь это было бы самым правильным и разумным.
Она спокойно покачала головой:
— И ты, и я любим его. Достаточно того, что уже сделано. И ещё: Сигурд не убил тебя.
Я усмехнулся, подошёл к ней, желая закончить разговор:
— А ты на его месте, убила бы?
— Да. Это было бы правильно.
Её прямота и искренность покоряют меня всякий раз. Я подхожу к ней со спины, тяну руки к её талии, она такая тонкая. Где там мог помещаться ребёнок, не понимаю…
— Погоди, Ньорд. Я устала сидеть в твоём шатре. Мне нужно заниматься чем-то.
— Разве мы мало занимаемся ЭТИМ? — усмехаюсь я.
— Делом. Книг у тебя почти нет. Позволь мне врачевать, иначе я сойду с ума тут от безделья.
— Врачевать… Так ты всё моё войско сделаешь своим, нет уж…
— Если я твоя дроттнинг, твоё войско должно быть моим.
Я развернул её к себе лицом:
— Вот выйдешь за меня, объявим всей Свее, тогда позволю тебе делать всё, что захочешь. А пока побудь моей наложницей, моей пленницей… Как я стал твоим пленником… — я целую её, сразу переставая размышлять…
На встречу с Сигурдом, я надела лучшие украшения, что были в сундуках Ньорда — так ему хотелось. А сундуков было немало, правда, большую часть награбленного, в том числе и в нашем захваченном им обозе, он давно отправил в Асбин, но оставил самые лучшие, самые изящные украшения и настаивал, чтобы я почаще надевала их, как и красивые шёлковые платья. Ему приятно забавляться моей красотой.
О, да! Я упиваюсь её небесной красой. Теперь только я понял и прочувствовал её красоту в полной мере, и любоваться ею в обрамлении посвёркивающих драгоценностей и шелков доставляло мне удовольствие.
И я хочу, чтобы Сигурд видел, что она рада быть со мной, что со мной она стала прекраснее, чем когда была его женой. Сейчас Сигню, Свана Сигню — это корона Свеи на моей голове. И ты, Кай, не должен усомниться в этом. Тогда поверит и вся Свея.
Пасмурным холодным утром мы скачем к палатке, установленной на полпути между нашими лагерями. Мы с Ньордом и одним из его алаев, которые у него вовсе не были настоящими алаями, как наши, а больше похожи на псов на дворе. Сигурд с Исольфом. Молодец, правильно выбрал, самого хладнокровного и зоркого сердцем алая.
Я вижу Сигню в тёмно-красном, будто кровь, платье из переливчатого шёлка, оно струится по крупу коня, прикрывая колени всадницы. Чёрного меха тужурка, замысловато заплетённые косы, тонкая корона из витиевато кованного золота с кроваво-красными лалами. На Ньорде броня, впрочем, как и на нас с Исольфом.
Подъехав одновременно к палатке, мы спешиваемся. Я во все глаза смотрю на Сигню, я не видел её такой. Почти неузнаваемой. Такой страшно-красивой, такой бледной, с яркими как при грудной чахотке щеками, с чёрным взглядом, которым она избегает смотреть на меня.
— Оставьте оружие, — говорит она. — Оставьте оружие алаям, не входите внутрь вооружёнными. Иначе я не пойду.
Ньорд смотрит на неё, усмехаясь, отстёгивает меч.
— Всё оружие, — очевидно она знает все его ножи и кинжалы, потому что он снаряжался при ней… У меня заходится сердце опять, когда я представляю это…
Но надо взять себя в руки, я должен идти той дорогой, что открылась мне, ясной и верной, и не отвлекаться на кривые тропы ревности…
Своё оружие мы оставляем, каждый алаю противника.
В палатке жаровня, лампы на столе, иначе здесь было бы слишком темно из-за хмурой погоды. Я сажусь по одну сторону стола, Ньорд рядом с Сигню. Лучше расположиться он не мог, теперь мне ясно видно всё, ему — ничего. Да и позволено ли ему читать в ней? Может он это?
— Ты похудел, Сигурд, — говорит с усмешкой Ньорд, — жизнь в походе утомляет тебя?
— Признаться, я привык уже, — ответил я, не думая.
Я напряжён и жду, я чувствую, что должен быть готов к сигналу…
— А вот Сигню надоело, желает в город, в терем, врачеванием заняться. Жаль, что я книги все тебе с твоим обозом отдал, дроттнинг скучно.
— Да, книги, Слава Богам, ты вернул, как и тела наших павших. Золото и серебро только оставил себе.
— Золото вечно, остальное — тлен, — ухмыльнулся Ньорд высокомерно.
Ничего ты, Ньорд не понимаешь в вечности… Но я не стал спорить, мы собрались здесь, взбудоражив все свои мысли и чувства, не для философских рассуждений.
— Ты согласился, наконец, приехать, Ньорд, для разговора после почти трёх месяцев молчания не для того же чтобы рассказать, что Сигню скучает? Кстати, Сигню, — я перевожу взгляд на неё, — твои сыновья живы и здоровы, если это ещё интересует тебя.
Она лишь кивнула, по-прежнему не глядя на меня и бледнея всё больше.
Ньорд усмехнулся. Посмотрев на неё, весьма довольный её реакцией.
— Скоро, думаю, мы порадуем тебя, Сигурд, вестью о рождении твоего двоюродного брата и племянника, — он накрывает Сигнину ладонь своей огромной лапищей и мне кажется, что он проглотил её.
«Рождение племянника и двоюродного брата», вздрогнув, я взглянул на Сигню. Всё так же, не поднимая глаз, она чуть прикрыла веки и отрицательно качнула головой, вроде, и не двинувшись.
— Что это значит? — спрашиваю я, желая поскорее довести до конца мучительный разговор и Ньордово надругательсьво надо мной.
— Это значит, что Сигню становится моей женой. Дроттнинг Свеи теперь моя и я стану конунгом Свеи на всех законных основаниях.
— Законных? — смеюсь я, — ты говоришь о законе в стране, где не осталось никаких законов?
Ньорд вздрогнув вдруг и смотрит на Сигню, которая едва заметно усмехнулась уголком рта и глаз, по-прежнему, не глядя ни на кого. Ньорда, почему-то злит и обескураживает то, что я сказал.
— Ты незаконно взял в плен мою жену… — продолжаю я, желая разозлить его ещё больше, чтобы затуманить ясность мысли в нём.
— Твою сестру! — выкрикивает злобно Ньорд, хлопнув даже ладонью по столу. Но, хотя бы отпускает руку Сигню, которую она убирает на колени.
Потом успокаивается немного:
— Ну и
