содержащие примерно половину коллекции. Не сомневайтесь — это те громадные корзины, которые используют зимой для доставки в комнаты дров, и ящички переполнили их. По одному этому вы можете судить, сколь жадными мы стали на сей предмет»{899}.
Чтобы разместить свою постоянно растущую коллекцию наилучшим образом, Екатерина заказала серию кабинетных шкафов самому известному краснодеревщику того времени Давиду Рентгену, изготовителю мебели для апартаментов Марии-Антуанетты.
Кроме театральных пьес и коллекции гемм, Екатерина занималась своей обычной работой, одним из результатов которой стало опубликование 21 апреля 1785 года, к ее пятидесятишестилетию, двойной хартии дворянства и городов. Первая часть перечисляла привилегии дворянства, а вторая делила население городов на шесть классов и давала горожанам определенные права — такие, как право восстановления через суд утраченной собственности и доброго имени. Днем позже Екатерина сообщила Гримму, что ее душевное состояние понемножку выравнивается — хотя она не может не опасаться рецидива: «Что касается меня, то могу сообщить: последние два месяца мне лучше — но нельзя говорить о веревке в доме повесившегося»{900}. Через три дня она сообщила детали своего выздоровления и намекнула на способ возвращения к нормальному образу жизни (или, по крайней мере, к тому, что считала нормальным образом жизни):
«Мое внутреннее состояние возвращается к спокойствию и ясности, потому что с помощью друзей мы сделали над собою усилие. Мы начали с комедии, которая, как говорят, получилась милой, что доказывает небольшой возврат живости и веселости. Односложность ответов изгоняется. Не могу пожаловаться, что возле меня нет людей, чьи любовь и забота отвлекают и помогают расслабиться, — но мне требуется некоторое время, чтобы заметить это, и еще большее, чтобы привыкнуть. Короче (одним словом, вмещающим сотню), подле меня единственный друг [un ami], умный и одаренный, и множество друзей, которые не оставляют меня»{901}.
Новым «ami» — слово это может означать и друга, и любовника — стал тридцатиоднолетний офицер по имени Александр Ермолов, высокий блондин с миндалевидными глазами, который был представлен императрице Потемкиным (и затем выжидал своего часа, пока его «заметили»).
И наконец, выздоровление Екатерины было отмечено возвращением энтузиазма по отношению к внукам — в особенности, как всегда, к Александру:
«Монсеньоры Александр и Константин находятся теперь в руках генерала Салтыкова, который следует моим принципам и инструкциям во всех вопросах, как делают все, кто их окружает. По правде говоря, эти мальчики восхитительно красивы, высоки, сильны, здоровы, разумны и послушны; одно удовольствие смотреть на них. Я убеждена, что любой способен прекрасно поладить с Александром — ибо тот абсолютно уравновешен и обладает шармом, удивительным для его возраста. Его лицо открыто, улыбчиво и располагающе. Его пожелания всегда благие: он хочет преуспеть — и действительно преуспевает во всем, опережая свой возраст. Он учится ездить верхом, читает и пишет на трех языках, рисует — и его не нужно заставлять делать что-либо. Он пишет работы по истории или географии, а то и просто отдельные фразы, нравоучительные или веселые; у него чудесное сердце»{902}.
Музыка была единственной сферой, не требующей и не стоящей, по мнению Екатерины, никаких усилий для обучения и изучения. Она сообщила Гримму: «Монсеньоры Александр и Константин не будут обучаться музыке. Они могут пиликать, если им захочется, но у них не будет уроков»{903}. Но в итоге она все же поддалась на уговоры, и Александр стал брать уроки игры на скрипке у Генри Дитца, сделавшись вполне приличным исполнителем.
24 мая императрица отправилась в инспекционную поездку, предметом которой была проверка состояния системы каналов, созданной Петром Великим и развивавшейся при ней — часть ее известна сейчас как Волго-Балтийская водная система[56]. По этим каналам доставлялись товары в Петербург. Свита Екатерины состояла из шестнадцати человек, включая Потемкина, графа Ивана Чернышева, камергера Ивана Шувалова, шталмейстера Льва Нарышкина, Александра Ермолова и иностранных посланников — графа Кобенцла, графа де Сегюра и Аллана Фицгерберта (которых Екатерина называла своими «карманными посланниками»; неписаный договор подразумевал, что они платят за ее гостеприимство, расточая похвалы ее достижениям в своих официальных отчетах, рассылаемых к соответствующим дворам — в Вену, Версаль и Сент-Джеймс). Перед отправкой участники провели некоторое время в Царском Селе. Сепор оставил запись ежедневного рутинного времяпровождения гостей:
«Екатерина почти все утро работала, а каждый из нас был волен писать, читать, гулять или делать все, что пожелает. Обед, состоявший из немногих блюд и рассчитанный лишь на нескольких гостей, был хорошим, простым, без помпы, а послеобеденное время занимали игры и беседы. Вечером императрица уходила рано, а мы — Кобенцл, Фицгерберт и я — собирались в апартаментах одного из нас или у князя Потемкина»{904}.
Сепор также описал внешность Екатерины того периода:
«Величавость ее наружности и манера держать голову, а также гордый взгляд и достоинство делали ее зрительно выше, чем в действительности. У нее был орлиный нос, очаровательный рот, голубые глаза и черные брови, очень мягкий взгляд, когда она хотела, и привлекательная улыбка.
Чтобы скрыть полноту надвигающихся лет, которая целиком уничтожила грацию, она носила свободное платье с широкими рукавами, похожее на древнюю русскую одежду. Белизна и великолепие кожи были той привлекательной чертой, которую она сохранила дольше всего»{905}.
В поездке Екатерина делила карету с Александром Ермоловым, своей подругой и гофмейстериной графиней Протасовой, а также графиней Ростопчиной. Кроме того, князь Потемкин и граф Кобенцл менялись поочередно с графом де Сепором и мистером Фицгербертом. Иногда к ним присоединялся также Лев Нарышкин. 28 мая они прибыли в Вышний Волочок, где располагались шлюзы, придуманные и построенные в дни Петра Великого. В годы правления Екатерины их улучшили, дерево заменили на камень, и теперь каналы соединяли более удаленные источники воды.
