Она купила у сослуживца два билета и поехала на стадион одна, оставив пустое место для Эда. Был первый день октября двухтысячного года. Листья на деревьях уже чуть-чуть пожелтели. День стоял теплый, хотя немного облачный, — хорошая погода для бейсбола, сказал бы Эд. Матч предстоял последний в сезоне. Говорили, что от его результата мало что зависит — «Метсы» в любом случае проходят в плей-офф. Эйлин пришла к самому началу. Стадион был битком набит. Противником выступали «Монреаль экспос» — насколько помнила Эйлин, команда не очень сильная, да это было и не важно. В воздухе ощущалась бурлящая энергия — Эд был бы в восторге, особенно если бы взял с собой Коннелла.
Эйлин уселась, положив на соседнее пустое место пальто и сумочку. Парой рядов ниже остановился задерганный продавец хот-догов. Эйлин смотрела, как он берет разрезанную пополам булочку, ловко накалывает на вилку плавающую в лотке сосиску, достает сдачу из оттопыренного кармана. Захотелось есть, но нервы были слишком обнажены для всей этой толкотни, для будничного акта покупки.
Она постоянно старалась отгородиться от назойливого шума повседневной жизни, даже в полном одиночестве, в оглушительной тишине своего дома, а оказалось, на стадионе это сделать проще всего. Она не вскакивала с другими зрителями, не хлопала в такт ритмичному грохоту из громкоговорителей и не орала вместе со всеми: «Вперед!» — но в какой-то мере общий азарт передавался и ей.
Вначале «Метсы» вели с небольшим преимуществом. В седьмом иннинге «Экспы» сравняли счет и продержались до девятого. После третьего выбывшего «Метса» Эйлин шлепнула рукой по колену, заметила обкусанные ногти и вдруг поняла: для нее очень важно, чтобы «наши» выиграли этот матч, даже если для них победа не имеет особого значения. Как радовался бы Эд, когда объявили дополнительное время: решение судьбы висит на волоске, обе команды получили новый шанс. С каждым аутом исход матча приобретал все большее значение. Казалось, если «Метсы» выиграют, все в мире станет хорошо и правильно.
Теперь Эйлин понимала, что так привлекало мужа в бейсболе: каждый день приносит новые рекорды, хотя вокруг, в большом мире, ничего не меняется. Постоянно что-то новое, однако размеренному ритму жизни ничего не угрожает. Ни один удар, ни один замах не похож на другой, и в то же время все это — вариации на знакомую тему. Расчерченная линиями площадка, ограждение вокруг, вся эта четкая геометрия вмещают в себя весь мир — ненадолго и в то же время в каком-то смысле навсегда.
Вслед за десятым иннингом назначили одиннадцатый. Пара взятых баз и жертвенный удар — ну разве можно забыть этот термин, это же любимый прием Эда, если его правильно провести. Больше его Эд уважал только обманный маневр и тройной удар. В итоге — два бегуна на второй и третьей базах, один выбыл, и из-за ошибки питчера «Метсов» следующий бэттер забирает базу... Но питчер «Метсов» благополучно выбил еще двоих, и Эйлин позволила себе перевести дух. Во второй половине одиннадцатого иннинга один за другим выбыли два игрока, затем бэттер взял первую базу, а следующий провел классный удар в центр поля, однако центральный полевой игрок поймал мяч и бросил его перехватчику, тот — кетчеру, а кетчер осалил бегуна у самого дома, и с третьим выбывшим иннинг закончился. В первой половине двенадцатого иннинга питчер «Метсов» выбил трех бэттеров подряд — Эйлин так и слышала, как Эд вопит, вскидывая сжатый кулак: «Всех подчистую!» Во второй половине иннинга питчер «Экспов» в свою очередь повторил то же достижение. В первой половине тринадцатого иннинга ни один игрок не смог добежать до базы, и кто-то за спиной Эйлин сказал, что это самая долгая игра «Метсов» за весь год, а она подумала: «Само собой» — и еще что у нее сердце не выдержит.
Когда во второй половине тринадцатого иннинга первый же бэттер «Метсов» благодаря неточному удару питчера получил право занять первую базу, Эйлин явственно услышала голос Эда: «Ошибки противника расслабляют». Следующим на место бэттера вышел питчер, а питчеры, Эйлин знала, совсем не умеют отбивать — их обычно выпускают отбивающими в самых крайних случаях или для проведения жертвенного удара. Но этот ничего себе, отмахался кое-как и взял-таки базу; отбитый мяч прокатился по земле, так и не выйдя за пределы внутреннего квадрата, и вдруг оказалось, что Эйлин встала с места и кричит вместе со всеми: «Давай! Давай! Давай!» — и ее голос тонет в многотысячном общем хоре. Следующий бэттер приготовился жертвовать, расправив плечи, — это Эд так говорил, расправить плечи, встретить судьбу лицом к лицу, — и, когда он прихлопнул мяч, сторож третьей базы кинулся на перехват, но неудачно, и бегун со второй базы успел добежать до дому, заработав команде решающий перевес в счете. Эйлин стиснула кулаки, чувствуя, как перехватывает горло, а вокруг гремела овация.
Так мало зависело от этой победы — и так много. Игроки покинули поле, а Эйлин сидела, охваченная быстротечной радостью. Разошлись болельщики, затих огромный стадион, только призраки бегунов носились между базами. Уборщики начали сгребать мусор. Эйлин встала и направилась к машине.
101
Эйлин нажала кнопку звонка у двери квартиры, номер которой хранился в ее записной книжке. Дверь открыла хрупкая застенчивая женщина, говорившая по-испански. В комнате за нею виднелась детская кроватка. На гладильной доске лежала выстиранная рубашка. Эйлин спросила про Орландо, но женщина даже не поняла, о чем это она. Эйлин извинилась и ушла. В списке жильцов у входа фамилии Орландо не было.
Эйлин прошла до угла улицы, к дому семьи Палумбо. Ей открыл сам мистер Палумбо. За восемь лет он заметно постарел; сейчас ему, должно быть, под восемьдесят.
— Мистер Палумбо, это я, Эйлин Лири. Как поживаете?
Он то ли не узнал ее, то ли сделал вид, что не узнает. В свое время они мало общались, но все-таки столько лет были соседями — это же что-нибудь да значит? Наконец он протянул руку, ладонью вниз, и Эйлин благодарно за нее ухватилась. Кожа у него была гладкая, хотя костяшки выпирали, словно шарниры. Он крепче сжал ее руку и погладил свободной ладонью. Руки у него были горячие, словно маленькие печки.
Мистер Палумбо сказал, что у него умерла жена. Эйлин выразила соболезнование, а сама так и не смогла себя заставить рассказать про Эда. Сын старика, занимавший третий этаж, переселился в отдельное жилье.
— В моем возрасте тяжело сдавать квартиры. Дочка уговаривает продать дом и к ней переехать, в Хэкеттстаун. Переехать-то можно, да что я буду делать в их медвежьем углу? Смотреть, как трава растет? Жилец с третьего этажа, славный такой парнишка, колумбиец, взял на себя весь мелкий ремонт по дому. Я к нему в гости хожу — в покер играть. Он меня обыгрывает в пух, — прибавил старик со смешком.
Эйлин спросила про Орландо. Мистер Палумбо начал что-то говорить о Донни, потом вдруг надолго скрылся в доме, а когда вернулся, протянул ей визитную карточку. Оказалось, несколько лет назад Донни открыл автомастерскую в Гарден-Сити, а теперь у него уже несколько филиалов, с автомойками.
— Преуспевает, — сказал мистер Палумбо. — Второй раз женился. Славная женщина. У них две дочки.
Эйлин почувствовала, как по лицу расползается счастливая улыбка. Вечно затюканный Донни совершил чудо! Эд за него так порадовался бы.
