Хоремхеб шагнул к нему. Сам он тоже был бледен и пошатывался.
– Мы должны успеть к царице раньше этой толпы, – выдавил он. Последние слова утонули в потоке причитаний, когда занавеси носилок опустились и тело подняли. – Постарайся держать себя в руках, Эйе.
Эйе кивнул. Вместе они добрели, спотыкаясь, до колесницы Хоремхеба и взобрались на нее. Стражники отвязывали лошадей от сломанной колесницы Тутанхамона и осматривали ось, которая согнулась от удара о землю. Хоремхеб взялся за поводья, и тут на него обрушилась волна облегчения. Он сделал это. Фараон мертв.
Новость вскоре настигла Анхесенамон, и, когда мужчины остановились у ее палатки, она выбежала оттуда, уклоняясь от рук Эйе, ее глаза были полны ужаса. Бросившись к носилкам, она рванула занавеси, потом упала на колени и принялась рвать на себе волосы.
– Все его дети были прокляты! – рыдала она. – И боги не успокоятся, пока я тоже не умру. Я последняя! Тутанхамон, брат мой, любовь моя!
– Нет, царица, это глупое заблуждение, – сказал Эйе успокаивающим тоном, склонившись над ней.
Но она отказывалась от утешения. Еще долго после того, как носилки исчезли вдалеке, направляясь к Обители мертвых, и молчаливые слуги свернули палатки, она стояла на коленях в песке и голосила, набирая горстями песок и посыпая им голову. Мурашки пробегали по телу у тех, кто видел это. Было что-то первобытно-трагическое и безысходное в облике молодой царицы, ее искаженных тонких чертах, ее длинных черных волосах, засыпанных песком и развевающихся на горячем полуденном ветру. Она стояла на коленях и раскачивалась, а за ней дрожали в мареве бурые скалы, и над головой простиралось безжалостное и глубокое синее небо, бесконечно огромное. Ее крики, казалось, заключали в себе все слезы, пролитые членами ее обреченной семьи, однако боги повернулись спиной к этим исступленным мольбам.
Когда начался семидесятидневный траур, потрясение Египта уступило место огромной скорби. Мирные реформы Тутанхамона снискали ему любовь всех жителей Египта, при его правлении они начали ощущать себя в большей безопасности. Теперь это чувство было уничтожено, и их печаль смешивалась с тревожными ожиданиями. В Малкатте убитые горем придворные разошлись по своим покоям. Только Эйе, с тревогой, причину которой он не мог четко определить, расспрашивал врачевателя, который благоговейно осматривал тело.
– Его со страшной силой швырнуло на острый камень, – отвечал тот на расспросы Эйе. – Об этом говорит глубокая дыра у основания черепа. Как ужасно, что удар пришелся именно в это место, хотя я не могу взять в толк, почему Гор умер так быстро. Немедленную смерть обычно вызывает удар в висок.
Поскольку фараон был уже мертв, когда его принесли во дворец, было очевидно, что врачеватель не осмотрел тело с такой тщательностью, как он сделал бы это, если бы Тутанхамон выжил после ранения, и его ответ не удовлетворил Эйе. Он продолжал возвращать в памяти картину, как Хоремхеб склоняется над фараоном, заслоняя собой его тело, но говорил себе, что его подозрение невероятно. Эйе видел этот момент даже во сне, терзался им в своих мыслях на протяжении всех дней траура, и чем дольше он обдумывал этот вопрос, тем чаще возникало одно любопытное предположение: если бы Тутанхамон не шлепнул военачальника метелкой в тот день, он бы не погиб.
Но внимания Эйе требовали более неотложные вопросы. Тутанхамон, с самонадеянностью молодости, не подумал о наследнике. Эйе и Мэйя проводили долгие, беспокойные часы, совещаясь друг с другом и с визирями Юга и Севера.
– Не имеет значения, кого мы выберем, – говорил он. – Мы все знаем, что над всеми нами маячит фигура Хоремхеба. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы корона досталась ему. Амон не хочет, чтобы его новое богатство тратилось на войну, как не хочет этого и народ. Под началом Хоремхеба армия, и я боюсь, что он воспользуется ею, чтобы занять трон, если мы не примем решения. Но что если он поступит так же, если у нас будет новый фараон? Это вопрос.
Ни один фараон не пожелает править с помощью силы, без поддержки Карнака, – думал Эйе. – Не теперь, когда ужасные воспоминания о том, как Амон отвернулся от нас, еще столь свежи. Любое божественное воплощение, не получившее благословления Мэйи, будет пребывать под страхом проклятия, обвинительного перста оракула, мятежа, поддержанного жрецами. Этого не захочет даже Хоремхеб. Эйе откашлялся.
– Предлагаю возложить корону на мою голову, – проговорил он. – Вы все знаете, что под моей рукой Египет процветал. Амону нечего опасаться меня. Я старый человек, и мне недолго осталось, и в мою пользу говорит то, что я всегда был предан правителям Египта с тех пор, как моя сестра сделалась супругой великого Аменхотепа. – Он намеренно решил напомнить им о своем близком родстве с фараоном. Он внимательно наблюдал за ними, пока они обдумывали его предложение. Он знал, о чем они думают. Он гордо вскинул голову. – По крайней мере, это даст вам время подыскать подходящего наследника, – сказал он. – Ты сам немолод, Мэйя. Ты хорошо помнишь императрицу. Жить и тебе и мне осталось недолго. Ветер, который принес столько горя Египту, почти затих. Мы стоим на пороге нового времени. Мы должны сохранить все, что сможем. Поддержи меня и позволь мне принять вызов.
Мэйя скользнул по нему встревоженным, усталым взглядом и отвел глаза, потом, наконец, он встал на колени и поцеловал ноги Эйе. Но этот жест почитания не наполнил ликованием сердце Эйе. Перед его мысленным взором вставало ясное лицо Тутанхамона, он думал об угрюмой беспомощности Сменхары, о безумных поисках Эхнатоном его истины. Он наследовал корону, которая придавит его незримым грузом разрушенных надежд и упадка.
В этот вечер, после нескольких часов, проведенных над составлением брачного договора в обществе своего писца и двух визирей, Эйе прошел через тихий дворец в покои Анхесенамон. Он не мог объяснить появившегося у него чувства, что теперь, когда решение уже принято, нужно срочно воплотить его в жизнь. Он знал только, что этой ночью его внучка должна стать его женой; печати уже поставлены, и вестники разосланы. Обитатели Малкатты уже знали, что должно произойти, и те, кого он встречал по дороге в темных коридорах, кланялись ему с излишним подобострастием. Исполненный внезапного отвращения, он не стал отвечать на поклоны.
У кедровых дверей Анхесенамон ее управляющий учтиво приветствовал его, предупредив, что царица никого не принимала, и исчез в комнате. Возвратившись, он с поклоном проводил Эйе внутрь. Анхесенамон поднялась с кресла около ложа и чуть склонила голову в ответ на его поклон. Она стояла перед ним, очень прямая, свободно опустив руки вдоль тела, ее белое одеяние изящно спадало на пол. Она была ненакрашена, волосы неубраны, руки и пальцы без украшений. Она плакала, и глаза у нее опухли, но слез уже не было. Она взглянула на свиток в его руках, потом ему в лицо.
– Говори, что у тебя за дело, и уходи, – безжизненным голосом произнесла она. – Ты регент, Эйе. Не мог бы ты избавить меня от государственных дел?
– Боюсь, только не от этого, моя дорогая госпожа, – ответил он, шагнув к ней сквозь дым курящегося в жертвеннике ладана. – Видишь ли, я больше не регент.
