Этот момент настал. Все кланы, армии, группировки в едином сумасшедшем порыве ринулись к Москве со всех сторон, давя друг друга в адской сутолоке и тотальной неразберихе. Все силы были направлены в центр, в самое сердце столицы. Чрезвычайная концентрация воинских формирований исключала возможность любой координации. Одновременное продвижение к центру было сопряжено с непомерными усилиями. Звеньевые армейские блок посты, укрепленные словно стратегические оборонительные сооружения, тут же открыли шквальный заградительный огонь по всем генеральным направлениям.
Несанкционированное передвижение воинских формирований было остановлено лишь на некоторое время. Раскаленная лава обтекала блок посты со всех сторон и тупо перла дальше. Отдельные формирования, ошалевшие от неразберихи и общего хаоса, также открывали огонь в арьергардах и по флангам, который сплошь и рядом оказывался «дружественным», уничтожавшим собственные смежные подразделения, напиравшие сзади и с боков.
По всему Городу образовались концентрические рубежи из сплошных заторов и пробок. Подразделения, не имеющие возможности двигаться ни вперед, ни назад, должны были буквально прорубать себе путь сквозь собственные же ряды. Торпедные катера, имеющие на вооружении пулеметы и ракетные установки, с бешеной скоростью проносились в разных направлениях по Москва реке, обстреливая левый берег и правый берег и сами подвергаясь непрерывным обстрелам. Катера сгорали, как факелы, прямо на воде и врезались в гранитные набережные. На полуразрушенных мостах образовались дикие заторы, и реку покрыли понтонными переправами, которые, в свою очередь, раз за разом уничтожались. Фрагменты понтонов плыли вниз по течению, словно льдины в ледоход.
Хронику событий телевидение передавало строго регулярно в специальных выпусках новостей. Автоматические телекамеры были установлены по всей столице, и на страну велась круглосуточная прямая трансляция. Разрозненные воинские формирования еще кое как могли ориентироваться по телесообщениям и комментариям знаменитого телеведущего. К сожалению, с каждым часом количество действующих телекамер убывало, а выездные бригады часто не могли пробиться к месту событий. Это, конечно, усиливало неразбериху.
В этом смысле те, кто остался в Москве, получили несомненное преимущество. Два раза в сутки дирижабль, приготовленный для праздника, ненадолго поднимался над Москвой. Всякий раз я спешил к его подъему, чтобы собственными глазами поглядеть на происходящее сражение. Даже при моей некомпетентности в военном деле, я прекрасно понимал, что битва совершается не только вне какой бы то ни было военной логики и искусства, но и вообще вне всякого смысла. Вместе с тем информационная служба уверяла, что все происходит в соответствии с заранее проработанными сценариями развития событий.
Заседания в мятежной России возобновились в экстренном режиме. Первым делом на них рассматривались оперативные доклады полугенералиссимуса Севы. Не доверяя даже системам связи, он с безукоризненной военной точностью и во избежание недоразумений присылал подробные отчеты относительно текущей ситуации с личными курьерами. Он докладывал о том, что эта самая ситуация, хотя и усугубившаяся уличными боями, все же целиком и полностью находится под нашим контролем, а вверенные ему части абсолютно лояльны законно избранной власти и непоколебимо стоят на своих постах. Нет, Сева Нестеров нисколько не скрывал того, что с определенного момента Москва находится под непосредственной угрозой. Он от всей души рекомендовал Феде Голенищеву, пока это еще возможно, эвакуироваться со всей Россией в пригород, в Деревню, по крайней мере на тот период, пока в непосредственной близости от Москвы не будет наведен соответствующий порядок. Но Федя и его соратники по прежнему были полны решимости отсидеться в Москве. Впрочем, что касается соратников, то последние уж не раз намекали Феде, что контроль контролем, а нелишне было бы переместить все верные войска в Москву. Федя высмеивал маловерных, и маловерные снова обретали веру.
Однако в один прекрасный день было сообщено, что последний, до сих пор функционировавший между Москвой и Городом туннель будет заблокирован. Был назначен и крайний срок для выезда — утро следующего дня.
Последняя партия желающих эвакуироваться подальше от греха исчезла в недрах спасительного туннеля рано по утру. Федя лично провожал автобусы отъезжавших и, в общем то, даже не клеймил их позором. Им и без того было стыдно или, во всяком случае, неловко. Им также было ясно, что наиболее хлебные и ответственные посты после окончания конфликта, скорее всего, достанутся «сидельцам», — тем, кто остался при Феде, и что, вообще, это «сидение» в итоге возможно будет названо историческим и патриотическим.
Последовавшее затем очередное заседание России выглядело до того куцо, что даже резало глаз. Мне показалось, что оставшиеся в Москве взирают друг на друга с некоторым недоумением. Снова был поднят вопрос о целесообразности перемещения дополнительных воинских сил в Москву. Канонада и грохот крупнокалиберных пулеметов были слышны уже в самых глубоких подземных бункерах Шатрового Дворца. На этот раз, ради вящего спокойствия соратников, в узком кругу помощников Федя все таки подписал распоряжение, в котором Севе Нестерову предписывалось лично прибыть в Москву с двумя батальонами. Чтобы не посеять панику среди «сидельцев», для вызова упомянутых батальонов была подобрана приличная мотивировка: якобы для репетиции военного парада, который должен состояться в честь грядущего официального введения в должность правителя и приведения к присяге вновь сформированного кабинета.
Далее произошло нечто странное. Распоряжение было, как и полагается, направлено Севе Нестерову по спецсвязи и со специальным курьером, однако ответа от маршала не последовало ни в этот день, ни на следующий. Вместо ответа и ожидавшегося сообщения о том, что он сам и вверенные ему батальоны немедленно направляются в Москву, Сева Нестеров лишь рапортовал с дежурной сухостью о том, что ситуация под контролем и его румяные молодцы стоят непоколебимо.
Среди сидельцев возникло легкое беспокойство, которое очень скоро переросло в леденящую тревогу.
Под стенами Москвы, между тем, волновались многочисленные сторонники России. Возможно, среди них было не так уж много слишком уж убежденных. Кое кого навербовали в качестве мирных ополченцев, другие, в основном зеваки, просто не успели выбраться из зоны конфликта еще с тех пор, как Москву стали обкладывать вооруженные формирования и войска начали выставлять проволочные заграждения.
Несколько дней разношерстная толпа провела под стенами Москвы, оглушаемая приближающейся канонадой и ночуя кое как, главным образом, на Треугольной площади перед центральным терминалом и под деревьями в парках. Эти несколько дней взвинтили толпу до предела. Людей, конечно, немножко подкармливали, спуская в отворяемые окна над входом в терминал ящики с армейскими сухими пайками. Затем Бог знает для чего они принялись вооружаться всем, что только могли отыскать — арматурой, прутьями, выдранными из ограды, булыжниками и палками. В конце концов люди облепили замкнутые двери центрального терминала, требуя, чтобы их, наконец, пустили внутрь.
Эта толпа, пожалуй, страшила сидельцев, запершихся в Москве, не меньше канонады. И было бы, понятное дело, куда как спокойнее, если бы железный маршал Сева со своими румяными молодцами был поближе. Вот уже несколько раз связисты пытались созвониться с его штабом, расположившимся где то в районе Арбата, но безуспешно. Когда кое кто из соратников Феди Голенищева уже был готов открыто запаниковать (разрабатывались даже пожарные планы прорыва блокады собственными силами), вокруг Москвы вдруг установилась абсолютная — просто таки мертвая — тишина. Смолкла канонада, не раздавалось ни одного выстрела или скрежета гусениц по мостовым. В этой свалившейся на столицу тишине раздавалось лишь хлопанье птичьих крыльев. Ошалевшие вороны плотными стаями и без единого крика перелетали сквозь стелющиеся над Городом дымы с одного места на другое.
