дал. – Он задумчиво помял пальцами шею. – В горле что-то очень сухо.
– Вот чай, Григорий Ефимович. – Юсупов передал ему очередную отравленную чашку. – Может, еще пирожное?
– Нет. Мне уже пора. Домой пора. Ирина, видно, не придет.
– Как «не придет»? Обязательно придет. Осталось подождать еще чуть-чуть.
Распутин протянул князю гитару, облизал сухим красным языком губы:
– Сыграй. И спой что-нибудь. Я люблю, как ты поешь.
Юсупов взял гитару, провел пальцами по струнам, и гитара, обычно послушная, певучая, отзывающаяся на каждое движение не только руки, но и души, будь то тоскливое, полное скорби щемление либо бесшабашная радость, которая обычно возникает после крупного выигрыша в карты, сейчас никак не реагировала на хозяина, звук у нее был хриплым, дребезжащим, разлаженным.
– Веселенькое что-нибудь, – попросил Распутин.
– На душе тяжело, не до веселенького.
– А ты попробуй. – Распутин приложил к уху ладонь на манер рупорка и приготовился слушать.
Веселые песни не шли, Юсупов запел, но ничего хорошего у него не получилось. Тогда он переключился на грустное. Распутин протестующе замахал рукой:
– Со слезой не надо!
В один из моментов Юсупов снова поймал взгляд «старца» – как и в прошлый раз, хитрый, жесткий, со смесью злобы и лукавства. Это были глаза дьявола. Впоследствии, находясь уже в изгнании, князь так и отметил в своей книге: «Никогда еще не видел я его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами».
Пройдясь пальцами по струнам, ощущая внутри странную печальную дрожь, Юсупов отложил гитару в сторону.
– Не хочется ни петь, ни играть.
– Не хочется – и не надо.
Наверху в это время раздался шум, Распутин насторожился, вывернул голову, словно коршун, замер.
– Это что, Феликс? – спросил он. Юсупов неопределенно махнул рукой:
– От женщин всегда бывает много шума: то они обсуждают кого-нибудь, то обнову примеряют, то с портнихой консультируются – и все на повышенных тонах.
Распутин оправил рукой бороду, облизал языком губы – во рту у него по-прежнему было сухо, Юсупов подумал, что «старец» сейчас вновь потребует чая, но Распутин, продолжая сохранять коршунью позу, попросил:
– Сходи наверх, узнай, чего там происходит… Надоело впустую сидеть.
Князь – ловкий, стремительный – пулей взлетел наверх, смахнул ладонью капельки пота со лба, зажато, словно бы его мог услышать Распутин, вздохнул. Обратил внимание, что Дмитрий Павлович и Пуришкевич бледны, Сухотин держит в руках револьвер. Юсупов понял, что этим людям сейчас не легче, чем ему, – а может быть, даже труднее. Ожидание всегда бывает тяжелым – ждать труднее, чем действовать.
– Ну что? – нервно спросил великий князь.
– Надеюсь, все кончено? – так же нервно спросил Пуришкевич.
Юсупов отрицательно покачал головой:
– Яд не подействовал.
Великий князь неверяще вздохнул:
– Быть того не может!
– Доза-то была огромная! – сказал Лазоверт.
– И он все принял? – спросил Пуришкевич.
– Все, – ответил Юсупов.
– Есть следующее предложение, – начал Пуришкевич решительно, но Юсупов остановил его движением руки:
– Тише, пожалуйста! Говорите шепотом. – Пуришкевич перешел на шепот: – Предлагаю всем спуститься вниз и прикончить там этого… негодяя. Со всеми нами он не справится. Мы посильнее яда будем. – Пуришкевич холодно усмехнулся. – Все его колдовство разом обратится в дым.
– План не годится, – решительно заявил Юсупов. – Не выдерживает никакой критики.
– Почему?
– Много шума. Сейчас, ночью, ведь каждый чох слышен. Не-ет. – Юсупов энергично помотал головой. – Да потом, мы не справимся с ним. Вы даже не представляете, какая это бестия.
– Что вы предлагаете, Феликс? – спросил великий князь.
– Я прикончу его в одиночку.
Присутствующие долго не соглашались с Юсуповым, но в конце концов он убедил их.
– Ладно, Феликс, – первым сдался великий князь, достал из кармана свой револьвер, протянул его: – Возьмите.
Юсупов молча взял револьвер, поставил его на предохранитель и засунул сзади за пояс, под полу кителя. Окинул взглядом собравшихся, вздохнул. Его одолевала странная слабость, словно бы не Распутин хлебнул яда, а он сам, на лбу постоянно возникал пот, внутри, в разъеме грудной клетки, что-то покалывало.
Распутин сидел внизу с опущенной головой, дыхание у него было прерывистым, с сухими всхлипами. Распутин даже не услышал, как князь спустился в подвал.
Феликс подошел к нему, сел рядом. Распутин и этого не ощутил. Наконец он поднял голову. Взгляд у него был далеким, затуманенным, лишенным всякого выражения.
– Вам нездоровится? – с надеждой спросил Феликс Юсупов. Распутин тяжело шевельнулся, облизал губы.
– Да, – хрипло проговорил он. – Голова что-то отяжелела и в животе жжет. Дай-ка мне еще рюмочку – легче станет.
Юсупов налил ему мадеры в новую отравленную стопку, «старец» поднял вино, судорожно вздернул одно плечо и залпом выпил. Другого человека эта стопка запросто превратила бы в труп, а Распутин после выпитого, наоборот, взбодрился, повеселел.
– Ну что, Феликс, – вздохнул он сожалеюще, – видать, ничего не выходит у нас. Несчастливые мы с тобой. Давай-ка лучше поедем мы к цыганам, а?
У Юсупова все похолодело внутри – этот человек был далек от смерти более, чем когда бы то ни было. Что-то сдавило Юсупову горло, и он расстегнул верхний крючок форменного кителя.
– Поздно уже, Григорий Ефимович. Час-то посмотрите какой. Весь Петроград спит. И цыгане – тоже.
– Петроград, может, и спит, а цыгане – нет, – возразил Распутин. – Они привыкли, что я приезжаю к ним поздно, и всегда ждут. Иной раз всю ночь ждут. – В голосе «старца» возникло неподдельное тепло. – Бывает, что в Царском меня задержат по делам или просто засидимся до позднего времени за беседой о Боге… – Распутин по-птичьи вскинул руки, жест был безнадежный, вялый. – Время вроде бы наступило уже такое, что никуда, кроме собственной постели, не попадешь – поздно, а я все равно еду на машине к цыганам. Потому что они ждут меня, не спят… – Распутин хрипло вздохнул, теплота, натекшая было в его голос, исчезла. Он неожиданно подмигнул Юсупову: – Телу-то отдых тоже требуется… А? Верно я говорю? Мыслями-то мы с Богом, а телом – с людьми.
«Старец» в упор смотрел на Юсупова, а тот смотреть ответно не мог, отвел глаза в сторону и мысленно помолился: «Дай, Бог, силы мне…» Увидел распятие, стоявшее на камине, резко встал, подошел к нему. «Когда же Гришка рухнет на пол, когда?» – это был единственный вопрос, который сейчас находился в его мозгу.
Огонь догорающего камина играл на срезах-гранях распятия, от фигурки Иисуса Христа исходил едва приметный свет – распятие было сделано великим мастером.
Распутин не выдержал, спросил:
– Ты чего это там затих? Аль затаился?
– Крест этот очень люблю, – с трудом овладев собою, ответил Юсупов, – он не только красив, он святой силой обладает.
– Хорошая вещь, – согласился Распутин. – Должно быть, дорогая. И много ты за этот крест заплатил? – Распутин так же порывисто поднялся. Было слышно, как хрустнули его кости. Расправил на себе рубаху, складки загнал назад, на спину, за поясок. Подошел к шкафу с лабиринтом, колупнул ногтем одну из зеркальных граней лабиринта. – А по мне, так ящик этот занятнее будет.
По-ребячьи вытянув шею, он открыл одну створку шкафа и начал ее рассматривать.
Юсупов, словно
