его труд выдвинул, безотказность в любой работе. Отец у Филиппа Ефимовича точно такой же был. До войны и после тес пилил маховой пилой — был верховым на стропилах. Пол поселка Нарым из того пиловочника построено. Пилу отец точил и смазывал и, когда с ней перебирался на новое место, пеленал ее в мешковину и бережно вез с собой, точно грудное дитя. Жив старик и поныне: в скромном домишке в Нарыме век доживает. Жена померла — сошелся с одной, а она оказалась ленивой и бесноватой. Из-за этой старухи Филипп Ефимович стал редко посещать отца, но иногда приезжает, и они ночь напролет говорят, пережитое вспоминают. Любит отец у него порассуждать о политике, на неполадки перстом указать Филиппу, подзадорить директора, подтолкнуть его к доброму делу, а кое за что и взыскать. Отец, оглаживая роскошную бороду, слова так ставит, будто гвозди вколачивает:
— Природа — мать, и детей своих она не оставит в беде. Только дай ей свободно дышать, не затягивай петлю на горле. Привыкли мы брать у природы взаймы без отдачи.
— Я устроил пруды в Заовражном. Сад собираюсь разбить. В тайге мы лес только спелый валим и стараемся, чтобы подрост не затаптывали, — выкладывал сын.
— Молодец, что свое обещание держишь. Помнишь, что я тебе говорил?
— Помню, батька.
— Ну-ка скажи! — Старик лучезарно смотрел в глаза сына.
— Ты говорил: «Дал слово — держи его, а то уронишь».
— Ах, хорошо-то как вспомнилось! — радел старый седой человек, довольный, что дитя его вон какое великовозрастное, а душа молодая, открытая — не успела еще обрасти жирком. Прошлой зимой они виделись, Филипп Ефимович подосадовал:
— У меня в Малиновке один тракторист изнылся, Творожников, не помнишь такого?
— Нет. А что ему надо?
— В начальники участка просится, мастером хочет быть на худой конец.
— А ты и поставь, испытай. Если дюжой — потянет. Не дюжой — взадпятки пойдет.
Сказал старик и бороду выставил, посмотрел на Филиппа остро. Чипуров потом так и сделал: дал Творожникову в Малиновке бразды правления. И начала буксовать Малиновка — лес не идет, дисциплина упала, Творожников через месяц взмолился:
— Снимите с мастеров, не по мне эта лямка. Опять в трактористы пойду. Трелевать хлысты лучше. Отработал свое — не клят, не мят. А в начальниках быть — голова пухнет.
С кадрами в леспромхозах туго. В том же Заовражном надо бы заменить кое-кого на руководящих постах, да попросту некем.
Обрадовался Чипуров, когда прислали ему по распределению после техникума Кизякова. Вот, думал, наконец-то у него сырьевик появился — будет заниматься таксацией, отводом леса. Кизяков вида внушительного: высокий, плечистый, руки ухватами, глаза подо лбом, катаясь, поблескивают — сразу и не поймешь, что в них таится. Поставил его Филипп Ефимович на должность инженера — работай, показывай прыть и то, чему тебя учили. Знания у Кизякова были, а прыть отсутствовала. Ленив оказался донельзя — лишнего шага не сделает. Как-то Чипуров взял его на далекую вахту. День проходили по лесосекам, конечно, намаялись, а на другой Кизяков в семь утра вставать отказался. У него, говорит, режим: вовремя ест, вовремя спит. И еще, дескать, никому не дозволено трудовое законодательство нарушать. Я, говорит, грамотный, журнал «Человек и закон» читаю. Там, мол, всяко и разно пишут, все разъясняют, разжевывают. И дураку бывает понятно. Да, сегодня у Кизякова воскресный день, и день этот отдыху отдан. Ну, Чипуров его тут отчитал и перевел работать на эстакаду. Пошел Кизяков, ворочает бревна, как спички, мускулы точит, да и весь день на свежем воздухе. Дал выработку — получил триста рублей за месяц. Говорит:
— Могу здесь остаться: материально, выгадываю. Отбухал смену — и будь здоров!
Может, и прав Кизяков, рассуждал потом Филипп Ефимович. Это они, дураки, в свое время работу ворочали, как кони, ни дня, ни ночи не знали, оттого теперь кости болят, суставы хрустят. А Кизяков и такие, как он, надолго себя рассчитать хотят, чтобы на пенсию выйти в силе и здравии. Нет, возражал Чипуров, нельзя с прохладцей и ленью жить, и уж если работать, то упираться как следует. Страна от каждого высокого напряжения требует, время нелегкое, сложное — от всех вместе большая отдача нужна. Дремать некогда, коли выжить хотим…
Кизяков между тем не скрывал, что он метит на место директора леспромхоза. Был случай, когда Чипуров предложил ему остаться за главного инженера Пономарина. Кизяков сказал, что он дома с женой посоветуется. Наутро ответ принес:
— Супруга ваше предложение не одобрила.
— Почему?
— Несолидно, мол, тебе за главного инженера оставаться. Вот если бы за директора…
И так вызывающе смотрели глаза Кизякова, что Филипп Ефимович хватил ртом воздух и махнул рукой: дескать, уходи, не могу тебя видеть и говорить не хочу, муторно.
Откуда у иных молодых такие черты берутся? Года четыре тому назад в Заовражный участкового милиционера прислали работать, безусого парня. С месяц он пробыл на должности, является в кабинет к директору леспромхоза, спрашивает:
— Когда мне машину дров привезут?
— А вы дрова выписали?
— Это зачем еще? Бесплатно везите. Я для чего в милицию-то пошел работать?
Чипуров выставил его за порог, позвонил в райотдел. Убрали малого, прислали другого — нормального, скромного человека, годами постарше. Этот себе ничего не тянул — и в помыслах не было. И работает до сих пор без упрека.
Часто, когда душу охватит досада при виде какой-нибудь подлости и разбередит самый чувствительный нерв совести, встают в памяти Чипурова «ловкие люди», с которыми сталкивала его жизнь. Кизяков вызывал раздражение, не более. А были иные с лисьей хитростью и волчьей хваткой. Было время в обществе, что обстановка таким способствовала в их темных делишках. И борьбу с ними вроде не прекращали, вели борьбу, но и попустительствовали тоже, вольно или невольно давали возможность черпать «нежатое пшено».
Жил тут не так давно некий Шамура, работал механиком в леспромхозе и, как механик, толковый был. В автомобилях и тракторах все понимал до
