лет познал темную изнанку жизни. В бедных кварталах Милана царит право сильного и едва ли мне удалось бы выжить, будь я таким добродетельным, как ты.
Джакобо покачал головой.
– Нет, ты беги. А я остаюсь здесь. Мне некуда больше возвращаться. Здесь – богатство, почет и уважение, там – нищета, презрение и смерть. Прошу, не отговаривай меня.
Итальянец был по-своему прав и разве мог я упрекнуть его в том, что он ищет себе лучшую долю.
– Значит, наши пути вновь расходятся, – тяжело вздохнул я. Мне было жаль опять расставаться со своим другом.
– Надеюсь, что не навсегда. – Джакобо выглянул на улицу. – Тебе надо скорее уходить. Наверняка кто-нибудь заметит наше отсутствие.
Я взял коня под уздцы и бросив взгляд на мертвого Карагеза. Он погиб по моей вине, не следовало оставлять его здесь. Перекинув тело через седло, я последовал за Джакобо. Тот, тихо ругаясь, вытаскивал остальных мертвецов под проливной дождь.
– Оттащу в канаву, – сказал он. – До утра никто не хватится.
– Постой! – сказал я, наклоняясь к телу главаря. – Нужно кое-что проверить.
Тогда, в Софии, бандиты пользовались монетами, чтобы опознавать друг друга, быть может, теперь у них тоже есть какой-нибудь отличительный знак? Я внимательно осмотрел тело и обнаружил небольшую татуировку чуть выше кисти – два скрещенных кинжала, остриями вниз, между которыми помещался восьмиугольник с какими-то письменами. Это только разожгло мое любопытство, сорвав капюшон с мертвеца, я подтащил его к тускло сверкающий лампе, которая выделила из темноты чисто выбритый череп, тонкие черные брови и золотую серьгу в ухе.
– Насух! – хлопнув себя по ляжкам, воскликнул Джакобо. – Клянусь, этот мир стал слишком тесен, если мы втроем опять собрались под одной крышей!
Слова Джакобо вновь воскресили в моей памяти болгарскую столицу и укрытый от посторонних глаз бордель, который на самом деле являлся местом сбора заговорщиков, собиравшихся убить Владислава. Я помню, как опьяненный злобой ворвался туда и едва не прирезал Джакобо за предательство, когда на крики перепуганных куртизанок прибежал Насух – мускулистый и смуглокожий управитель борделя. Его внешний вид уже тогда напоминал мне скорее головореза, чем радетельного сводника, а страшного вида кинжал с искривленным лезвием в его руке лишь дополнял этот образ. Когда же, позднее, мне удалось напасть на след банды, покушавшейся на жизнь короля, их главарю, каким-то образом удалось уйти невредимым. Глядя на ту прыть, которую проявил Насух, у меня появилась безумная мысль – уж не он ли был тем самым главарем?
Впрочем, теперь едва ли получится найти ответ на этот вопрос.
В темноте сложно было разглядеть что-то еще, да и Джакобо непрестанно торопил меня. Мы вместе оттащили трупы в овраг, наполовину заполненный грязевыми стоками и намывным грунтом. Затем я, вместе с итальянцем, вышел на тракт. Пришла пора прощаться.
– Ну бывай, – сказал я, запрыгнув в седло. – Желаю, чтобы твоя мечта о домике в горах осуществилась.
– Ты не забыл, – подмигнул мне кондотьер. – Что ж, быть может, мы с тобой когда-нибудь и свидимся. Жизнь – штука непредсказуемая!
Дверь таверны со скрипом отворилась, и Джакобо, не дожидаясь моего ответа, хлопнул коня по крупу, и тот сорвался с места.
– Прощай! – крикнул он напоследок. – И пусть удача не оставит тебя!
Я хотел что-то ответить, но трактир уже скрылся во тьме, а шум ливня поглощал все звуки.
Страшный ветер трепал мой плащ, а дождь хлестал в лицо, однако я не сбавлял хода и не думал об остановке. Когда султан узнает о моем бегстве, то наверняка отправит погоню, а если Джакобо не ошибся, то узнает он об этом уже на рассвете. Тогда несколько десятков неутомимых сипахов, словно псы, бросятся по моему следу. Их резвые, выносливые скакуны могут преодолевать расстояние до сорока миль в день, а опытные следопыты, хорошо знающие местность, направят их кратчайшей дорогой, какой путь я бы ни избрал.
Отчетливый топот копыт и приглушенные крики заставили меня свернуть с тракта. И как раз вовремя – по дороге мимо меня пронеслась длинная кавалькада всадников в серых капинатах[103]. Я узнал янычар из личной гвардии султана, однако самого Мехмеда среди них, похоже, не было.
Выждав некоторое время, я выбрался из своего укрытия и стал прислушиваться. Сквозь шум дождя и завывание ветра не пробивалось никаких иных звуков. Некоторое время я стоял в нерешительности – путешествовать по тракту казалось безумием, однако иного выхода не оставалось – в такую погоду местность превращалась в непроходимые болота, что могло не только замедлить продвижение, но и стоить мне жизни.
Решившись, я бросил прощальный взгляд в сторону Эдирне – города, где я провел почти восемь лет своей жизни.
Дороги назад уже не было. Впереди ждала неизвестность.
Пришпорив коня, я гнал его до тех пор, пока на востоке не забрезжил рассвет.
Эпилог
Ночной гость
Лука Нотарас
В этот вечер Лука Нотарас покидал дворец василевса в самом скверном расположении духа. Ко всем прочим неурядицам, постигшим его в последнее время, прибавлялось еще и то, что император подозревал месазона в торговле должностями и взяточничестве. Дотошный и въедливый Франдзис уже взялся расследовать это дело, и не исключено, что рано или поздно он докопается до правды, и тогда…
Впрочем, Нотарас старался не думать о том, что будет в таком случае. К его счастью, императора ныне заботили совершенно иные дела. Разрыв отношений с султаном поставил Константинополь на грань войны с Османской империей, из-за чего в городе то и дело распространялись слухи о скором наступлении турок. Слухи, впрочем, далеко не праздные. Нужно быть глупцом, чтобы не понимать – Мехмед всерьез вознамерился овладеть древней столицей ромеев и не остановится ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели.
Нотарас глупцом себя отнюдь не считал и потому заблаговременно перевел большую часть своего состояния в банки Венеции и Генуи, куда отправил и любимую дочь Анну, дабы уберечь ее от надвигающейся катастрофы. Подумывал месазон и о своей собственной судьбе, но честь дворянина и тот высокий ранг, которого он добивался так долго, не позволяли ему оставить Константинополь. К тому же здесь оставались и трое его сыновей – единственная отрада в эти мрачные дни.
Проезжая в сопровождении охраны по вечерним улицам города, Нотарас вглядывался в лица прохожих. В них отчетливо читались страх и безысходность, которые умело подогревали проповедники всех мастей, сулящие скорый конец света и приход Антихриста. Самым известным среди них оставался верный последователь Марка Эфесского, ярый гонитель латинян,
