все вместе. Отпразднуем Хануку.
– Да, разумеется, – ответил Элохим, хотя его мысли были поглощены другим.
«Надо уходить! Надо уходить! – пульсировало в голове. – Немедленно! Сейчас же! Нет, еще светло. Ночью! Да, ночью! Сразу же после ужина. Но куда!? В горы? И прятаться там в пещерах? Мариам уже отдохнула, набралась сил. Да, в ближайшие горы! Переждать там, а потом оттуда двинуться в Цезарею!»
После стольких мытарств, три дня, проведенные в отцовском доме, показались ему спасительной передышкой. Днем они бродили по саду за домом, а по вечерам сидели на открытой веранде и любовались закатом солнца. Элохим делился с дочкой своими воспоминаниями того времени, когда он еще жил в этом доме. Тут все ему было родным, близким. Каждое дерево в саду, каждая ступенька на каменной лестнице, каждый угол вызывали в нем рой детских воспоминаний.
– Вот с той ступеньки в детстве я страшно боялся спускаться, – поведал он Мариам, когда по приезде они поднимались на второй этаж.
– Она на самом деле крутая. Даже для взрослого, – заметила Мариам.
– Всегда я сперва садился на нее, а потом осторожно поворачивался, чтобы не видеть высоту, и спускал ноги. Страх исчезал только тогда, когда дотрагивался ногами до следующей ступеньки. С тех пор во мне сидит страх перед высотой.
– А я даже не подозревала, дада, что ты такой трус, – пошутила Мариам.
– Ужасный, родная моя, – ответил Элохим и, облокотившись на перила, указал на продолговатое каменное корыто во дворе: – А вот и камень Йишая. Лежит там же, где лежал. Тут вообще мало что изменилось. Вот там слева от дома – конюшня, потом коровник, а дальше, ближе к воротам, находится овчарня.
– А где курятник?
– Тут, справа, перед огородом. Курятник всегда стоял отдельно.
– А что за навес вот там, напротив, под тутовым деревом?
– Под ним висит деревянная маслобойка. А рядом мать пекла хлеб, лаваш, лепешки мацы на Пасху. Я иногда помогал ей взбивать масло из коровьего молока. А она потом оборачивала кусочки козьего сыра с маслом в только что испеченный лаваш. Масло таяло и пропитывало лаваш. В жизни не ел ничего вкуснее.
– Так рассказываешь, что у меня даже слюнки потекли.
Единственным изменением в доме, не считая перегородки на верхней веранде, было крыльцо, пристроенное с обратной стороны дома ко второму этажу. Еще Эл-Иафаф к нему провел отдельную лестницу, с тем чтобы можно было прямо спускаться в сад за домом. Ею они и пользовались все эти три дня, когда выходили в сад. Не надо было проходить через двор и лишний раз тревожить семью Эл-Иава. И им никто не мешал. Они были словно оторваны от всего мира, что создавало иллюзию безопасности. Хотя Элохим каждый день с тревогой ждал появление галлов или приезд Йешуа бен Сия. Не покидали его и мысли о том, как сообщить дочери решение Храма: выдать ее за Иосифа.
136
Эл-Иав зарезал ягненка в дальнем углу двора. Помогали сыновья. Ра-Эл и Элохим стояли рядом. Как только нож был приставлен к горлу ягненка, в ушах Элохима прозвучал голос Рубена – «Элохим! Элохим! Подожди! Не режь!». Прошло уже столько лет. Но не было ни одного года, чтобы Элохим не вспоминал тот роковой выкрик Рубена в день Хануки. Один выкрик – и вся жизнь пошла иначе, кувырком.
Вечером Зерая, старшая дочь Эл-Иава, девочка лет девяти, поднялась к ним и сказала, что «ужин готов». Элохим и Мариам спустились вниз. Вся семья Эл-Иава сидела прямо на ковре. С одной стороны – Ра-Эл и сыновья Эл-Иава, а с другой – Милка с двумя дочерьми. А Эл-Иав сидел рядом с женой ближе к двери. В комнате горела праздничная менора.
Вкусно пахло жареным мясом. Куски баранины лежали на медных блюдах. На отдельных тарелках были разложены огурцы, лук, зелень. Рядом с Эл-Иавом стоял кувшин с красным вином.
После молитвы молча приступили к ужину. Было заметно, что все как-то озабочены внезапным исчезновением Наассона. Но через какое-то время девочки стали болтать без умолку. Обо всем на свете, перепрыгивая с одного на другое.
– А я знаю, куда ушел Наассон! – воскликнула внезапно Ави, младшая дочь Эл-Иава, девочка семи лет.
– Куда? – спросил Эл-Иав.
– В Иерусалим. Стать воином.
– Не воином, а римским легионером, – поправила ее сестра.
– Римским легионером!? – удивился Элохим.
– Он пошел не в нас, – объяснил Эл-Иав. – С детства у него душа не лежит к пастушеству. Как-то однажды на рынке римский легионер надел ему на голову свой шлем. Ему тогда было десять или одиннадцать лет. Вот с тех пор и мечтает стать легионером.
– А еще он любит смотреться в зеркало, – сказала маленькая Ави.
– Не любит, а обожает, – опять поправила ее Зерая. – Целыми днями может сидеть перед зеркалом. Как девочка.
– Ну, не совсем так, – рассмеялся Эл-Иав, – не надо преувеличивать. А потом нельзя выдавать чужие секреты.
– Я не вру, – обиделась Зерая, – Сама видела.
– Ну, не обижайся, – успокоил ее отец. – Есть у него такой грешок за душой. Не пройдет мимо зеркала, не взглянув в него. Немножко самовлюблен.
– Не немножко, а очень, – уточнил Ра-Эл. – И самодовольный. Верит, что его ждет великое будущее.
Было очевидно, что Наассона в семье недолюбливают и терпят только потому, что приходится терпеть.
– Ра-Эл, у каждого есть свой недостаток, – сказал Эл-Иав. – Кто из нас без недостатков. И самодовольство не всегда плохо. Может быть, оно ему еще пригодится в жизни. И он на самом деле станет великим воином.
– Он мечтает о большем, Эл-Иав, – возразил ему брат. – Ты не знаешь. Стать вторым человеком в Риме. После цезаря.
– Ну, это уж детский лепет, – махнул рукой Эл-Иав.
– Ничего подобного. Он даже очень серьезно верит. Только недавно похвастался, что непременно станет владыкой в Риме, каким Иосиф когда-то был в Египте.
– Иосиф!? – вырвалось у Мариам.
– Иосиф – его кумир, – улыбнулся Ра-Эл. – Обещал всех нас взять под свое крыло, как только станет владыкой Рима.
– И как Иосиф видит вещие сны? – спросила серьезно Мариам.
– Нет, – ответил Ра-Эл, все еще улыбаясь, – ему сны не снятся.
– Тогда вряд ли станет кем-нибудь, – промолвила Мариам.
137
После ужина Мариам и Элохим обошли дом и поднялись наверх. Ей спать не хотелось, и потому она села на самую верхнюю ступеньку лестницы. Элохим опустился рядом. Мариам положила голову ему на плечо.
– Какая тихая ночь, дада! Благодать!
Воздух словно застыл. Не было ни малейшего дуновения. Даже листья в саду не шевелились. Мариам явно наслаждалась тишиной. Но она все же заметила, что отец чем-то встревожен.
– А что с тобой, дада?
Элохиму
