финских вод...
V
Был ноябрьский вечер, сырой и темный. Слабые порывы ветра несли с собой холодную морось дождя. В селе тянуло дымом. Дым из труб сбегал вниз по крышам и стлался по земле, заполняя проулки и дворы. Выйдя из хлева или сарая, человек спешил в дом и чувствовал в темноте густой запах дыма. Быстро шел он через двор, отворачивая лицо от ветра и краем глаза глядя на блестящие при свете окон лужи.
Над полями, над лесистыми горами и над тускло светившимися окнами висела мокрая мгла. Лишь в центре села было посветлее. Висевший у кооператива фонарь слабо освещал красную стену магазина, желтую дверь и витрины с открытыми бумажными кульками, предлагающими вниманию прохожих кофе в зернах и рис.
Заодно фонарь освещал окна соседних домов, кусок шоссейной дороги и очень смутно — каменную ограду кладбища.
Дальше дорога тонула в непроглядной мгле. Пустынные улицы были безмолвны. Только ветер шелестел на них. Иногда при сильном порыве ветра поскрипывал железный отражатель фонаря у кооператива.
Со стороны станции, из черной темени дороги, послышались шаги. Звук их становился громче, приближаясь к освещенному месту, и вскоре из темноты показалась фигура человека. Она вырисовывалась все яснее по мере того, как прохожий приближался к фонарю. На голове путника была очень потрепанная шляпа, надетая чуть набекрень, в сторону ветра. В эту же сторону он наклонил голову. На нижней челюсти от холода выступили твердые желваки. От уголков рта к ушам тянулись темные провалы, над которыми резко выдавались широкие скулы. Глубоко запавшие глаза, не мигая, смотрели на дорогу.
На сером ватнике прохожего пестрели неуклюже нашитые заплаты. Когда он поравнялся с кооперативом, на спине его можно было различить большую букву «V», нарисованную красной краской, хотя ее, видимо, всячески старались стереть.
Прохожий нес под мышкой газетный сверток. Руку, прижимавшую сверток, он держал в кармане, засунув туда и рукав, чтобы защитить запястье от ледяного дождя. В свертке был кусок черствого хлеба и две грубые деревянные поварешки — побольше и поменьше.
Шел он устало, но время от времени ускорял шаг, словно подхлестывая себя, как будто воля вступала в спор с телом, которое отказывалось повиноваться.
Прохожий скрылся в темноте так же, как и появился. Силуэт становился все более темным и смутным и вскоре совсем пропал из виду. Звук шагов доносился все глуше и слабее. И снова улица опустела. Только железный абажур фонаря поскрипывал негромко.
В еловом бору было темно. То и дело приходилось ногами нащупывать дорогу.
— Как же она тут сворачивает?
Ригу он хоть и не увидал, но узнал по запаху. Лишь окно кухни светилось. Отыскав ногой ступеньку крыльца и погладив дверной косяк, он вошел в переднюю. Рука, пошарив, нашла деревянную ручку двери. Затем он увидел Элину и детей, которые замерли, услыхав осторожные шаги на крыльце, да так и сидели не дыша.
— Вечер добрый.
Элина выпустила что-то из рук и бросилась было к двери, но остановилась. Она хотела вытереть руки о передник, но спохватилась и кинулась к полке, где висело полотенце. Вытерев руки, она подошла к мужу. Выражение лица все время менялось. Улыбка и плач никак не уступали друг другу дороги. Чувствуя, что задыхается, она схватила его руку и покраснела до корней волос. Как когда-то в первые времена, когда они еще стеснялись собственной страстности.
Она ответила чуть слышно и попыталась улыбнуться. Его закоченевшие на ледяном ветру желваки шевельнулись и уголки рта изогнулись в невеселой улыбке. Они все крепче сжимали и трясли друг другу руки. Это продолжалось долго. В глазах Элины загорелся огонек улыбки, но, заглянув в глубоко запавшие глаза мужа, она всхлипнула и припала к мокрому ватнику у него на груди. Глаза казались чужими, из них смотрел на нее какой-то далекий, незнакомый человек.
Всхлипывая, она оглянулась на сыновей и быстро отстранилась от мужа.
— Подойдите, поздоровайтесь с отцом.
Мальчики подошли. Только малыш остался на полу.
— Еще помните меня?
— Да-а.
Потом они отошли подальше, все время пристально вглядываясь в отца. Вдруг Ээро торопливо выпалил:
— А Войтто уже три.
Отец улыбнулся, и мать усмехнулась. Слова мальчика были свидетельством того, что об этом в доме говорилось. Войтто действительно исполнилось уже три, и о той поре, когда отец, прощаясь, наклонился над его кроваткой, малыш ничего не помнил.
— Видать, побаивается меня... Сниму-ка я эти лохмотья.
Он снял ватник и жилетку, что была под ним. Свой сверток он положил на скамейку, и мальчики с любопытством поглядывали на него. Элина все время хлопотала. Она брала в руки тарелку и ставила ее обратно.
— Мы уже поели с ребятами, но я тебе приготовлю... Сбегай, Вилхо, в новый дом, скажи бабушке с дедушкой.
Она все-таки взяла Войтто на руки и поднесла его к отцу. Она смотрела на оробевшего ребенка и что-то говорила ему, успокаивая, поглядывая потихоньку на мужа, и комок подступал ей к горлу. Лицо мужа было неподвижно, его темная костистая худоба была одухотворена лишь выражением привычного, отупляющего страдания. Но горше всего было видеть его ввалившиеся глаза. Взгляд их оставался пустым и угасшим, в нем отражалось что-то тяжелое, безжизненное. Аксели попытался улыбнуться ребенку, но губы изогнулись в кривоватой гримасе.
Мальчик только крепче прижался к матери, когда чужой дядя тихо сказал:
— Ты уже большой мужик.
Элина отпустила ребенка на пол и спросила, чего бы муж хотел поесть.
— Да неважно. Ты только не затевай ничего... Не затевай из-за меня напрасно...
Пришли старики. Их он встретил той же полуулыбкой и тем же неподвижным взглядом. Алма не могла скрыть волнения, а отец только поздоровался за руку и пожал своими обвисшими плечами. Мать, проглотив слезу, сказала:
— Как же ты дошел в такой-то темноте?
— Да я уж... и то подумал, как это дорога осталась в памяти.
Родители тоже почувствовали в нем эту тяжесть, хотя за общим разговором она уже не так бросалась в глаза. Аксели отвечал на вопросы неторопливо и бесстрастно.
— Это не то, что помилование... У них бы я не выкарабкался... Это Столберг дал... Это такое персональное помилование...
— Что же, он отменил их приговор?
— Условно... Без восстановления гражданских прав... Но это для меня большой роли не играет... Я не от них получил мои права, так что не им отнимать у меня...
Он сказал это устало, как давно обдуманную мысль.
Он чуточку оживился,
