Фридрих, если будет желательно, может помочь установить контакт с Екатериной. Австрийцы не хотят иметь русских соседями, а между тем действия русских войск на Балканах делают это вполне вероятным. Нугепт ответил, что Австрия тщательно сохраняет нейтралитет. Он, однако, также спросил, «будет удобной для Пруссии территория, которая получится, если провести линию через Грауденц, Торн, Познань к Глогау?». В большинстве разговоров, касавшихся окончания русско-турецкой войны и связанного с ним вопроса о будущем Польши, теперь как бы вскользь звучали предположения, намеки, которым однажды предстояло принять конкретные очертания. Partage. Раздел. Но это требовало времени, и Фридрих, очевидно, не хотел в этом вопросе играть первую скрипку. На данном этапе его определенные предложения, доведенные до Санкт-Петербурга в сентябре 1770 года, заключались в таком урегулировании польских противоречий, когда «диссидентам» не позволят становиться сенаторами, а в обмен на это мятежники-«конфедераты» уступят королевской власти — Станиславу — или будут принуждены, главным образом силой русского оружия, подчиниться. Гарантами выступят Австрия, Пруссия и Россия. Территориальные изменения пока не упоминались, но концепция сговора трех держав в урегулировании польского вопроса уже получила право на существование, хотя до этого было еще далеко.
До встречи короля с послом произошли два важных события. Фридрих намеревался посетить Иосифа с ответным визитом в Ноештадте. А принц Генрих после поездки к сестре, Ульрике Шведской, принял приглашение Екатерины нанести визит в Санкт-Петербург: «чисто дружеский визит». «Не думаю, что ты можешь отказаться!» — написал ему Фридрих, хотя полагал, что это может стать не очень приятной поездкой, но ошибся.
До отъезда Фридрих написал брату письмо с краткими инструкциями и предложил специальный шифр для переписки. Генрих должен был сделать все возможное, чтобы убедить Ульрику использовать свое влияние в пользу мира между Швецией и Россией, чего Фридрих непрерывно добивался от нее, а также попытаться подвигнуть Екатерину к миру с Турцией и к скромности в возможных территориальных требованиях, скорее всего в Молдавии и Валахии. При этом необходимо выражать глубочайшее восхищение Екатерине и России. Фридрих передал ему полное лестных слов письмо: «…Средиземное море покрыто сплошь русскими кораблями и знаменами, которые, будучи водружены среди руин Афин и Спарты, станут вечными свидетелями величия Вашей славы…» Константинополь будет вскоре трепетать при виде русского флота. В этом было больше пыла, чем искренности. Фридрих и раньше использовал образ трепещущего перед русским флотом Константинополя, когда ему нужно было продемонстрировать твердость в дружбе к императрице.
У Екатерины может не хватать денег, писал он Генриху, и принц должен как бы невзначай выяснить у иностранных послов все о состоянии русских финансов. Пруссия могла бы оказать ей помощь, если она будет более сговорчивой. Отдельное письмо он написал Панину, сетуя на неоплаченные долги русского посла в Берлине, князя Долгорукова. Его позабавили слухи, ходившие в Польше, что принц Генрих едет ко двору императрицы в надежде получить от нее в дар власть над Молдавией и Валахией после того, как русские побьют турок, а также что некоторые польские офицеры хотели видеть Генриха своим королем. Но еще до того, как принц приехал в Россию, Фридрих сам нанес визит императору Иосифу.
Визит Фридриха в Ноештадт осенью 1770 года стал памятен в значительной степени чередой бесед с давним противником короля Пруссии, князем Кауницем.
Фридрих посвятил деталям этого визита столько же времени, сколько и визиту Иосифа в Нейссе. Его сопровождал брат, принц Фердинанд, которому он дал строгие инструкции, касавшиеся в том числе и одежды. Чтобы сделать приятное хозяину, Фридрих намеревался облачиться в австрийский мундир — он имел почетное звание в австрийской армии — и потребовал от Фердинанда сделать то же самое: белый китель с серебряными галунами и вышивкой без звезд и любых других знаков отличия. Ноештадт располагается близ Оломоуца в Моравии, и Фридрих проскакал верхом весь путь от Бреслау. Всем хотелось увидеть легендарного короля Пруссии, маленького старика в австрийском мундире, проделавшего 100 миль верхом по полям былых сражений, чтобы повидать молодого императора.
Князь де Линь, выдающийся солдат и хорошо образованный и начитанный человек, находился в свите Иосифа, и у него немедленно установились прекрасные отношения с Фридрихом. Он был именно из тех людей, которых Фридрих особенно отличал, — солдатом, хорошо разбирающимся в европейской истории и литературе, остроумным, забавным. Линь заставлял Фридриха смеяться, прекрасно рассказывая исторические анекдоты. Он мог — и часто это делал — цитировать из Вольтера, и король отвечал тем же — самый благодарный способ сблизить умы. Линь отмечал, что Фридрих, восклицая «Моп Dieu»[307], с удовольствием хлопал в ладоши и всегда был смышленым, осведомленным и остроумным, разговор с ним облагораживал любую тему. Он был очаровательным собеседником, добрым и очень мягким человеком.
Со своей стороны, Фридрих остался очень доволен знакомством с Линем.
«Это было ваше имя, ваше письмо к Руссо, напечатанное в газетах?» Руссо написал Фридриху довольно дерзкое письмо, в котором бранил короля за то, что тот не стремится к миру.
«Сир, я не настолько известен, чтобы мое имя упоминалось!»
Фридрих скептически отнесся к такой скромности. Он всегда был добр по отношению к Руссо, восхищался гением, сильным умом мыслителя и в то же время не испытывал симпатии к его философии. «Бедного несчастливца следует оставить в покое, — писал он милорду Маришалю в 1762 году. — Его единственное прегрешение в том, что у него имеется особое мнение!» Они говорили о том, кем каждый больше всего хочет быть в этой жизни. Все зависит от возраста, сказал Линь. До тридцати лет, вероятно, красивой женщиной. И конечно, до шестидесяти лет — удачливым и умелым военачальником. После этого, до восьмидесяти лет, кардиналом! Фридрих оцепил это. Они обсудили австрийских генералов. Король, как и в разговоре с Иосифом в Нейссе, восхвалял Лаудона, Ласи. Даун, сказал он, казалось, побаивался его, словно у Фридриха, как у Юпитера, всегда в руке могла оказаться молния. И именно «ваш старый маршал Траун» научил Фридриха, как он выразился, «всему тому немногому, что я знаю. Какой человек!»
Фридрих интересовался, не стали ли французы лучше как солдаты, и Линь поведал ему, что дисциплина у французов хуже, чем когда-либо, они не те, что были во времена Тюренна. Фридрих кивнул — это соответствовало его собственному впечатлению, которое французы оставляли в то время в военном отношении, — плохая административная система, посредственные командные кадры. «И тем не менее они все еще побеждают под Вандомом».
«Да, но они подобны людям, желающим петь, не зная музыки».
«А мне правятся непоставленные, естественные голоса, — заметил Фридрих, — в
