К десятым числам сентября фон Лампе закончил подготовку к печати VI сборника. В дневнике он записал: «Исполняется задача, возложенная на меня заветом покойного Петра Николаевича. Выполнил её как мог... Не могу не отметить, что решительно все, кто получил книгу, благодарил меня и высказывался о ней в самой лестной форме».
Однако радость фон Лампе была омрачена полученным из Франции отказом Фальц-Фейна пожертвовать деньги на издание «Записок». После чрезвычайно напряжённого труда у него сдали нервы: «Все говорят о значении записок Врангеля и никто не даёт ни копейки... Сволочь!»
Для выплаты долгов, которые составили 9 400 марок, фон Лампе необходимо было продать примерно 1 150 экземпляров каждой части «Записок». Ещё раз обращаясь к генералу Миллеру за помощью и, приводя эти цифры в письме от 15 сентября, он отмечал: «ПН считал, что 1 000 пар продастся легко. Я смотрю на это пессимистичнее». С горечью и возмущением высказался он о тех, кто «числил себя друзьями покойного главнокомандующего», имел приличное состояние в эмиграции, но отказался пожертвовать деньги на издание: «...Все состоятельные люди признают необходимость издать «Записки», но все отказались принять в деле материальное участие! Такова физиономия имущей эмиграции».
VI сборник «Белого дела» со 2-й частью «Записок» вышел в свет 25 сентября 1928 г.
За несколько дней до этого, полностью завершив свою работу и ожидая из типографии тираж, фон Лампе писал генералу А.П. Архангельскому: «Должен Вам честно сказать, что, заканчивая дело по изданию «Записок» Главнокомандующего, я чувствую громадное моральное удовлетворение. Конечно, нужно было бы сделать лучше, но далеко не всё доступно. Во всяком случае, дело сделано и записки вышли в свет!! Завет Петра Николаевича исполнен! Но какие с все состоятельные эмигранты — все в один голос говорили мне о ценности записок и ни один не пришёл на помощь материально!»
Исполнив завет Врангеля — издав его «Записки», — фон Лампе оказался перед жестокой необходимостью выполнить и его предсмертную волю — уничтожить полный оригинальный текст. Такой участи оригинала он противился всей душой.
Когда фон Лампе писал предисловие «От редакции», он счёл невозможным как умолчать о сокращении первоначального текста на 1/8 объёма, так и сказать правду о предстоящем его уничтожении: «...В феврале 1928 года, то есть за два месяца до своей безвременной кончины, генерал Врангель принял решение окончательно подготовить свою рукопись к печати. Для этого вся работа была вновь пересмотрена Главнокомандующим, совместно с редактором летописи, находившимся тогда в Брюсселе, и была сокращена примерно на 1/8 своего объёма... Кроме того экземпляра рукописи, который был передан в летопись, существовал второй, в котором сохранено всё то, что было изъято из рукописи во время переработки её в феврале 1928 г. Экземпляр этот хранился в личном архиве генерала Врангеля». Глаголы прошедшего времени «существовал» и «хранился» опережали события, но иного способа сказать правду он не нашёл.
Упоминание в предисловии о существовании и сокращении полного оригинального варианта «Записок» вызвало сильное недовольство матери покойного главнокомандующего. Баронесса Врангель выговорила фон Лампе: «Я знаю, что он взял слово с Ник. Мих., что по напечатанию не только черновик, но и Ваш экземпляр самим Ник. Мих. должен быть уничтожен, настолько он не хотел, чтобы до рукописи касались, и я очень надеюсь, что Н.М. волю покойного свято исполнит. Да и на что нужен черновик — это его интимное, раз он так его зберегал... Вы указываете, где хранится 2-й экз., или вернее черновик, с теми исправлениями, которые он именно не хотел, чтобы видели интересующиеся ими... По счастью, несмотря даже на предисловие Ваше, оно будет сокрыто ото всех... Но сколько породит толков его исчезновение, не будем же мы рассказывать, что он просил уничтожить».
В ответном письме от 21 августа фон Лампе попытался аргументировать свою позицию: «Что касается до второго экземпляра, то Н.М. писал мне о выраженной Петром Николаевичем воле уничтожить и второй экземпляр, и манускрипт, находящийся у меня. Воле Петра Николаевича, конечно, надо покориться, и я верну манускрипт, как меня о том просил Котляревский, но, будь я на месте Н.М., — я в своё время протестовал бы против такого решения Петра Николаевича: он недооценивал своего исторического значения — его манускрипты обязательно должны были бы храниться в его архиве, в подлиннике. Когда будут изучать его записки, то будет важно установить, что он сам вычеркнул... Котляревский писал мне, что оба манускрипта будут уничтожены, но что часть вычеркнутого, точно указанная Петром Николаевичем, будет сохранена. Поэтому я в своём предисловии и употребил выражения: «существовал второй (экземпляр)», «экземпляр этот хранился в личном...», так как это соответствует действительности, а писать о предположенном уничтожении я не хотел». Утверждая далее, что на месте Котляревского он сумел бы убедить Врангеля сохранить полный текст записок, фон Лампе ссылался на случаи, когда ему удавалось при помощи веских аргументов убеждать своего бывшего начальника изменять уже принятое решение.
Общий тон этого письма свидетельствует о неподдельной горечи близкого Врангелю человека, вызванной бессилием изменить что-либо и спасти для истории и потомков часть текста, которую автор обрёк на небытие.
В ответ он получил от старой баронессы письмо, полное обвинений в намерении нарушить волю её сына. Протестуя против них, фон Лампе писал в Брюссель 25 августа: «...Я не собираюсь нарушать волю Главнокомандующего. Я вышлю всё, что у меня. Я протестовал бы против распоряжения Петра Николаевича. Котляревский должен был протестовать, тем более что Пётр Николаевич приказал кое-что сохранить... Что же касается моей мысли, что манускрипты вообще нужны в архивах, то это есть настоящая историческая точка зрения — для характеристики наших больших русских людей много дало бы и то, что они сами сокращали. То же самое и наоборот — очень интересно для характеристики и то, что и когда было ими добавлено...»
31 октября 1928 г. в Брюсселе оба машинописных экземпляра «Записок» были сожжены.
Увы, рукописи горят...
Понятны мотивы генерала Врангеля, его стремление не усугублять междоусобицу в среде военной эмиграции, его страстное желание быть и остаться «всегда с честью», сделать себя неуязвимым не только для злословия современников, но и критики потомков.
Понятна и позиция родных и близких генерала, для которых исполнение его предсмертной воли было святым долгом.
Но более понятна и достойна сочувствия «настоящая историческая точка зрения» фон Лампе. Как никто другой, он отдавал себе отчёт: не строчки вычёркиваются и не страницы сжигаются — часть жизни и души «большого русского человека».
Вопреки расчётам Врангеля, сам факт выхода «Записок» был воспринят как ответ на «Очерки русской смуты» Деникина и явился поводом к возобновлению полемики на страницах эмигрантской печати между их сторонниками и противниками. Многие современники сочли, что «Записки» имели главной целью не объективный показ истории Белого движения на юге, а исключительно оправдание его борьбы против Деникина.
