Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 162
Дашкова рисует колоритную картину прибытия своего прошения к Павлу I. «Мое послание чуть не привело к самым ужасным последствиям». Получив его, император пришел в ярость и прогнал жену, бросив, что «не желает быть свергнутым с престола, подобно своему отцу». В Коротово полетел курьер с приказом отнять у Дашковой бумагу и чернила.
Но тут в дело вступила фаворитка Павла Екатерина Нелидова, с которой императрица давно и хорошо ладила. «Та отдала письмо младшему сыну государя великому князю Михаилу, и вместе с государыней повела его к Павлу». При виде ребенка император смягчился и сказал дамам: «Против вас нельзя устоять».
События происходили в феврале 1797 г., когда Михаил Павлович еще не родился. Единственным августейшим младенцем в тот момент был Николай и, вероятно, именно в его руку вложили послание княгини. Но почему Екатерина Романовна все-таки назвала Михаила? В мемуарах есть ее собственноручная приписка: «Павел утверждал, что только этот сын является императорским высочеством, так как он родился после восшествия его на престол; он, казалось, любил его больше других детей»{1033}. О том, что происходило в окружении государя, Дашкова знала от А.Б. Куракина, а позднее почерпнула многое в разговорах с Ф.В. Ростопчиным. У Павла I постоянно являлись идеи насчет престолонаследия: он то дарил титул цесаревича второму сыну Константину, то заявлял супруге, что женит их дочь Екатерину на принце Вюртембергском, чтобы передать корону этой паре{1034}, то сомневался в законности некоторых из своих детей{1035}.
Собственноручная ремарка княгини о Михаиле Павловиче уводит в область туманных идей императора о судьбе престола. Под особым подозрением находились погодки Анна и Николай. Марию Федоровну винили в связи с придворным гоф-фурьером. «Мудрено закончив с женщиной все счеты, иметь от нее детей», – якобы написал Павел Ростопчину. Это письмо исследователи считают апокрифом, но разговоры о нем Федор Васильевич вел, и Дашкова, полюбившая Ростопчина с первой же встречи, могла услышать о «гоф-фурьерских ублюдках». Княгиня никогда не упоминала о незаконнорожденных детях на страницах мемуаров. Этот принцип она не нарушила ни для Ранцовых, ни для собственных внуков, побочных отпрысков сына, ни, как оказывается, для императорских чад. Так на месте Николая появился Михаил.
Но пока, находясь в Коротово, наша героиня ни о чем таком не подозревала. Она ждала решения своей участи, а вокруг простирались необъятные болота и сырой стеной стоял лес. Ощущение полной оторванности, гибели для мира передано в письмах к брату: «Я узнала страдание; я достаточно горда, чтобы не жаловаться»{1036}.
Вместе с Дашковой в ссылку отправилась и Анастасия. Правда, они уже через несколько дней не выдержали общества друг друга, и Щербинина перешла в отдельный дом на соседней улице. Но сам по себе поступок молодой женщины, отправившейся за опальной матерью, вызывает уважение.
После того как курьер привез повеление императора собираться под Новогород, весь дом в Троицком пришел в движение: «Мне стоило большого труда успокоить и ободрить мою дочь. Она плакала, обнимала мои колени… Мисс Бейтс… дрожала как лист… Она объявила мне свое твердое намерение не покидать меня… Я поцеловала ее, а моя дочь бросилась ей на шею; мы плакали, как дети»{1037}. Картина очень трогательная.
Однако остался документ, позволяющий сказать, что действия участников сцены не были до конца бескорыстными. В декабре 1796 г. княгиня составила первый вариант завещания, назначив душеприказчиком брата Александра{1038}. Она одаривала 5 тыс. рублей мисс Бейтс, отпускала на свободу тех слуг, которые последуют за госпожой в ссылку. Об Анастасии, сказано особо: «Дочери моей по две тысячи в год доходу по смерть давать и долги ей прощаю». Значит, Щербинина после возвращения денег кредиторам оставалась должна матери? Нет ни слова о возвращении Анастасии имения Чернявка. Напротив, определена рента. То есть дочери «по смерть» следовало находиться под опекой.
Но еще любопытнее отсутствие в завещании даже имени сына. Не определена и судьба основного имущества – остающихся после княгини деревень. Из писем Дашковой брату известно, что в это же самое время она крайне беспокоилась о Павле Михайловиче и его долгах. На следующий день после составления завещания, 25 декабря 1796 г., княгиня сообщала Александру: «У сына нет ни гроша. Я не могу ему ничего послать, так как того немногого, что я имею здесь, бог знает, будет ли достаточно при всех неприятностях, связанных с нападками на меня»{1039}.
Напомним, завещание было весьма щедрым в отношении близких княгине людей, даже «казачок Федяша» должен был получить три тысячи рублей, как и воспитанница Е.Н. Кочетова. А дальний родственник княгини подполковник Лаптев, сопровождавший ее в Коротово, «если в ссылке при мне останется, то ему отдать новокупленную мою подмосковную» – деревню Дашковку Серпуховского уезда. Из дальнейших писем княгини Александру Романовичу видно, что она намеревалась «выкупить Ярославские земли моего дорогого сына» за 7 тыс. рублей{1040}. Почему же завещание молчит о Павле?
Возможно, княгиня ставила ему некие условия. Ее послания сыну не сохранились и известны только благодаря его ответам. «Я получил письмо, которое вы не постыдились мне написать, – сообщал он 10 февраля из Киева. – …Я вижу, что моя дорогая матушка продолжает питать ненависть к женщине, которую она не знает и не хочет знать, которую ей обрисовали в самых фальшивых красках и которая, между тем, является моей избранницей. Верно, что она не старается понравиться всем женщинам высшего света, которые… растаптывают все буржуазные добродетели. Не дай Бог, чтобы моя жена принадлежала к их числу, она достойная женщина… Однако я смиряюсь перед волей провидения… Я должен отказаться от надежды, что Вы когда-нибудь смягчитесь по отношению к печальной жертве моей привязанности. А я был бы так счастлив, так счастлив!»{1041}
Была ли то капитуляция перед волей матери?
Письмо получили в Коротово 21 февраля. А уже в начале марта княгиня со спутницами достигла Троицкого. Но в путь она тронулась не сразу, хотя, направляя прошение в Петербург, боялась, как бы реки не разлились, приковав ее к месту. Что задержало Дашкову? В мемуарах описана болезнь мисс Бейтс – нервный припадок, вызванный страхом новой, еще более дальней ссылки. Увидев курьера, преданная чтица бросилась перед Екатериной Романовной на колени, восклицая: «Добрая княгиня, и в Сибири есть Бог! Не падайте духом!» «Ее била лихорадка, она бредила и мне с трудом удалось уговорить ее лечь в постель… Она не узнавала никого, кроме меня. Я отходила от ее постели только для того, чтобы писать письма»{1042}.
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 162
