вождя, служат сведения о захоронении князя Олега не то в Киеве, на горе Шековица, не то в Ладоге, не то «за морем», поскольку «яко идущу ему за море, и у клюну змия в ногу, и с того умре».
Разноречивы эти сведения только с точки зрения профанного знания. А с точки зрения знания сакрального они точно соответствуют древнейшему представлению, сохраненному в PB и в русской «Голубиной книге», о происхождении Вселенной из разных частей тела Первобожества, расчлененного в ходе жертвенного ритуала для творения мира. Смерть сакрального вождя, согласно этим древнейшим представлениям, служила точкой отсчета для нового возрождения управлявшегося им мира — «воспроизведение в ритуале нового сотворения порядка из хаоса, повторение космогонического акта в ритуале…»[835]. Ритуал космогонического акта воспроизводил творение Вселенной из частей тела Первобожества, которое олицетворялось скончавшимся сакральным вождем — в летописном предании им был князь-жрец Олег, а летописные географические координаты Киев, Ладога и «заморье» маркировали границы той территории, гением-хранителем которой он воспринимался и где должно было состояться захоронение частей его праха, возможно, это было чисто символическое захоронение.
Что же касается Саги об Одде, то эта сага — неумелая компиляция древнерусского предания об Олеге, сделанная норвежскими или исландскими литераторами, для которых предание — просто занимательная история. Они совершенно непосвящены в его символический контекст. Отсюда забавно натуралистические подробности: змея укусила героя повыше лодыжки, яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро. А чего стоит и вся непривлекательная сцена убийства коня, с непривлекательными подробностями того, как несчастного конягу засыпали камнями и грязью! Все это говорит о том, что исландские компиляторы древнерусского предания не понимали сокровенного его смысла. Поэтому и «прицепили» в конце фрагмент былины о Святогоре, стремясь сделать рассказ поэффектнее.
Соответственно, попытки норманистов выдать «Сагу об Одде Стреле» за какое-либо доказательство существования скандинавского вождя Хельги-Олега также нелепы, как выглядела бы попытка доказать на основе норвежско-исландских компиляций из западноевропейских эпических и литературных произведений, что все они также восходят к неким устным скандинавским источникам, принесенным скандинавами в Западную Европу. В реальной исторической жизни все было наоборот — скандинавская литературная традиция питалась импульсами с европейского континента, как из восточноевропейской, так и западноевропейской культурных традиций.
Традиции заимствований в норвежско-исландской литературе
Чтобы понять, каким образом мотивы из древнерусских преданий, письменно зафиксированные русскими летописцами в начале XII в, попали в сагу об Одде Стреле, созданную в XIII-ХІV вв., надо представить себе особенности политической и культурной жизни Исландии и Норвегии, поскольку с 1258 г. Исландия стала ярлством под властью норвежского короля Хокона IV Хо-конссона/Håkon Håkonsson (1217–1263), хотя контакты самого разнообразного характера между Исландией и Норвегией существовали и в предыдущие периоды — живая связь общего исторического прошлого и интерес к нему питали эти контакты, как неиссякающий источник. Об этом свидетельствуют, в частности, сочинения прославленного составителя исландских саг Снорри Стурлусона (1179–1241), в частности, его «Круг земной», явившийся циклом саг о норвежских конунгах.
Период правления Хокона IV считается периодом экономического и культурного расцвета Норвежского королевства. Хокону удалось подавить сопротивление мятежных группировок знати и восстановить единство страны, укрепить авторитет королевской власти. В конце его правления под его властью, помимо собственно норвежской территории, находились три области нынешней западной Швеции: Емтланд, Хэрьедален и Бохуслен, а также Исландия, Гренландия и Шетландские острова. Хокон содействовал развитию торговли и поощрял проникновение культурного влияния с европейского континента, стремясь поставить свой двор вровень с ведущими центрами европейской культуры и книжной образованности.
Особый интерес короля вызывала европейская литература. При Хоконе начался интенсивный «импорт» европейских литературных произведений, а через них — заимствование нравов, порядков, этических идеалов. Традиция переводов на древненорвежский или древнеисландский не была чем-то новым для средневековой Норвегии. Но в первой половине XIII в. произошел жанровый «переворот». Если в XII в. были распространены переводы религиозных произведений, то в XIII в. стали активно переводиться на древненорвежский произведения европейской придворной и другой светской литературы. Активная переводческая деятельность имела простое объяснение: инициатором ее выступал сам король Хокон Хоконссон. По его указу приглашались к норвежскому двору образованные монахи из Англии, король лично заказывал переводы тех или иных популярных на континенте или на Британских островах произведений. Эта интенсивная переводческая деятельность, которой покровительствовал сам король, послужила сильным толчком для развития норвежско-исландской литературы подражательного и компиляционного характера разных видов. В культуре норвежского королевства получило развитие романтическое направление, создавшее в истории норвежско-исландской литературы такой новый жанр как рыцарские саги. Этот жанр стал складываться с XIII в., когда начались переводы французских героических поэм в стиле «жеста» или «песни о деяниях» (chanson de geste).
Российская исследовательница этого жанра саг И. Г. Матюшина определяет его, как переводы придворных романов, которые стали осуществляться в Норвегии и Исландии в XIII — начале XIV в. и которые дошли до нашего времени в исландских рукописях, подчас более ранних, чем рукописи родовых саг. Исландские рыцарские саги иногда именуют «лживыми» или «сказочными» сагами, подчеркивая ту роль, которую играет в них вымысел, неправдоподобие, фантастика[836]. При норвежском дворе переводились поэмы о падении Трои, мифы об Энее, сказания о короле Артуре, куртуазная французская литература, разнородные произведения о Карле Великом и др., которые адаптировались к сложившимся норвежско-исландским традициям и получали форму саги. Прославленные образы средневековой европейской прозы и поэзии заимствовались местными скальдами для собственных произведений. Старинные заморские предания переделывались под местные вкусы, их герои приобретали черты и нравы легендарных норвежских конунгов. Эти подражательные саги также сделались очень популярны в норвежско-исландском обществе.
Но несмотря на то, что список поэтических заимствований и подражаний в норвежско-исландской литературе рассматриваемого периода достаточно велик и что эти подражательные саги также рассказывались в течение столетий, они не привлекали большого внимания исследователей, поскольку считались менее ценным жанром в сравнении, например, с королевскими сагами[837]. Поэтому эта часть норвежско-исландского культурного наследия живет падчерицей в современной скандинавистике, поскольку как подчеркивают сами скандинависты, «…т. н. „романтические саги“, т. е. пересказы иноязычной куртуазной литературы, принимающие на скандинавской почве форму саги, отталкивают от себя уже тем, что они неоригинальны»[838].
Полагаю, что на подобное уничижительное отношение повлияла не столько «неоригинальность» названного жанра норвежско-исландской литературы, сколько традиция готицизма XVІ-XVIIІ вв., в лоне развития которого исландские саги
