подумать о такой жуткой вещи — продать душу! Конечно же, нет! Мы люди верующие. Моя семья принадлежит к англиканской церкви. Но… Зачем ты о священниках, да ещё к ночи?! Когда я сказал: теории, — я имел в виду Ясперса, Кьеркегора. Ну, скажем, ещё Сартра. Президент глубоко убеждён, что эта японка Акико Одо, окончившая университет в Великобритании, блестяще владеет именно европейскими методами работы с сознанием, с сущностью человека. Иначе не стоило с ней и связываться, я же не работаю с тибетскими ламами и сибирскими шаманами. Если бы у меня за спиной, кроме специального военного образования, не было, как минимум, ещё и британского университета, никто не подпустил бы какого-то полковника Миддлуотера к этому заданию!
Видишь ли, Джеймс, сказал мне президент, и Ясперса, и Марселя и Хайдеггера объединяет то, что каждый из них, он уверен, а я, Джеймс Томас Миддлуотер, скажу — я теперь совершенно убеждён, — что бытие человеческое, как понятие, оказалось позабыто уже и в немецком идеализме и в выросшем из него материализме. Это означает, что философия не исходит более из бытия, прости за высокопарность, всегда по-солдатски стараюсь говорить проще. Исходит из чего-то совсем другого. У тебя восстанавливается сознание. Душа ликует. Чем, всё же, чем, чёрт побери, за это заплачено? Не долларами же…
— Будущим, Джим. Наверное, моим будущим полётом.
— Что ж… Что ж… Тогда… Тогда за это будущее, — Джим взял свой бокал. — И лети.
Мы выпили.
— Вот, я разговаривал с президентом, — продолжал невесело Миддлуотер. — Почему сегодня слаба классическая философия? Она ведь взаправду сегодня почти умерла. А почему? Отцы науки, на которых мы по привычке все ещё пытаемся опираться, говорил президент, бытия не знают и потому его не учитывают. Они много чего о человеческой жизни вокруг не знают… И представления об этом не имеют в своих высоких башнях из слоновой кости. А тут коснулось, крепко припёрло, и не на что в этой их науке опереться…
— Президент тебе так и сказал, что его припёрло? — спросил я, чтобы уточнить, и наполнил бокалы тоже чистым виски, не смешивая коктейля. И безо льда, потому что не стало пока жарко в Гоби.
— Почти так. Меня припёрло! А он сказал о другом. Когда они, эти отцы наук, имели в виду, что психика — штука тонкая, тончайшая, говоря о ней, они всё-таки имели в виду или хотя бы подразумевали тонкость и сложность устройства мозга. Те, кто думал так, не медики, о мозге они знали только, что там всё сложно. Разумеется, напускали и туману. Да, сложно, это всё сложно… Но всё оказалось значительно сложнее, да ещё там, где и не думали искать. Понимаешь, да? И не думали, никто-никто не задумался, что вот здесь-то и надо бы им глубоко покопаться… Никто не задумался! Ну, и так далее… И всё такое…
Мы снова взялись за бокалы.
— Права Акико, Борис, то есть Роберт. Она совершенно права. В другой плоскости. А кто, кто из этих высоколобых изучал а-у-ру дождевого червя?
— Откуда мне это знать, Джим? Я технарь, Джим, я, как и ты, тоже простой лётчик, я занимался совсем другим, всегда был от всего этого очень и очень далёк.
— А я тебе рассказывал, как мы пришли к нравственности? Президент говорит мне, вот так мы невзначай от ничего не давшей нам науки пришли к нравственности, — хмурясь от припоминания и уже явно пьянея, сказал Миддлуотер. — И я спрашиваю, это теперь я, Джеймс Томас Миддлуотер, я спрашиваю, потому что и я теперь так думаю: почему тогда, давно, Иисус Христос сорок дней постился в пустыне? — Он снова поставил бокал и перекрестился то ли по-католически, то ли по-протестантски, сверху вниз и слева направо. По-англикански.
— Почему? — спросил я, тоже поставил бокал и перекрестился по-православному.
— Вот, — Миддлуотер откачнулся назад на стуле, многозначительно поднял указательный палец и проделал это как истый юпитерианец, то есть родившийся под знаком Юпитера, отметил я про себя. — Вот оно. Сейчас, сегодня, это и только это — самое главное. Не упустить, где надо бы искать. Я чувствую, Борис, что должен тебе это хорошенько растолковать. Потому что мы выходим уже на другой, весьма разумный уровень отношений.
Он встал и покачнулся.
— Да, уже мы туда выходим, — уверенно сказал я, твёрдо поднялся на ноги, но потом меня тоже слегка качнуло. — Валяй, Джеймс Томас. Втолковывай.
Джеймс подошел поближе, чтобы не разбудить Акико в её комнате.
— Думаю, — Миддлуотер понизил голос, — чтобы… Он же тогда пребывал не в Божественном, а в человеческом теле… Чтобы дойти до такого состояния, чтобы обострить Свои органы чувств, конечно же — Его духовные органы чувств, — до общения с великим духом Противобога. С падшим Ангелом, который, поскольку он ангельского происхождения, тоже есть дух. И не купился ни на какие его соблазны. Таким образом, Он, Христос, пребывая в человеческом теле, дошел до состояния духовидения Своим постом. Привёл вибрации Своего земного тела к ангельскому состоянию. Вот почему он мне и рассказал про нравственность.
— Кто тебе рассказал?
— Президент рассказал. Видишь ли, на самом деле это президент придумал, что тебе нужно в пустыню. Я тоже бы с удовольствием очистился в пустыне, всё-таки большие города… Но сорок дней поста я бы лично не выдержал, я же неслабый лётчик и классный мужчина. Или наоборот. Да, в пустыне… Большой город — это здоровенная протяжённая клоака… Не при нас будь сказано… Не к ночи. И не про священников, не дай Бог! А ты, я убеждён, ты — классный и крепкий парень, Борис. Мы же ещё трезвые…
— Ты тоже, Джеймс Томас. Ну конечно, ты тоже классный, Джим. И крепкий. Я вполне в этом уверен. Присядем, для чего мы вскочили?
Но Джеймс, казалось, и не слушал меня:
— Ты здесь тоже приведешь в порядок свои вибрации. Но только что-то здесь не так, Борис. Джордж и Стах тоже классные парни! Что-то не так, слышишь меня? Что-то нечисто, очень не чисто! О, моя интуиция… Она не молчит, нет, не молчит… Сжатие времени! Здесь, во всей этой истории, не на что и не на кого опереться — вот в чём проблема! Я воспитан сильным. Я и сам себя творил и сделал сильным. Я служу самой сильной стране мира. Она, о-о-о, она в состоянии заставить всех служить своим интересам! Мы все ей служим, и все в мире служат моей стране. Ей служат сильные люди! Такие люди и построили мою великую Америку! Вдумайся: заботящимся, сердечным неженкой-слабаком становится какой-нибудь трухлявый
