ребенка. Как совсем недалеко заплаканная девушка с взлохмаченными волосами прислонилась к стене, положа перед собой горячую чашку и включенный телефон, и срывается на крик оттого, что внутри неимоверная боль пожирает душу. И Джек не мог понять собственных чувств — все перемешалось, стало безразличным и чужим, а где-то глубоко-глубоко поселилось осознание неизбежного.
«Что же ты натворила, рыжик…» — подумал он про себя и впился зубами в кулак, потому как едва не сказал эти слова вслух. Чувствовал, что тишина облепляет его кожу подобно склизской паутине, но разрушить ее не мог, а потому только ждал, когда хрипловатый голос скажет:
— Я не знаю, Джек. Не знаю. Когда думаешь о таких вещах за чашкой вечернего чая, все кажется простым: ты уедешь от родителей, поменяешь жизнь, найдешь замечательную работу и оставишь в прошлом все неудачи, смахнув их решительным жестом в яму памяти, но… Стоит им произойти, теряешься, плачешь, и кажется, будто никто не хочет тебя услышать. Наверное, мама решит переехать из Бостона. По крайне мере попытается уговорить отца, но я уже ни в чем не могу быть уверенна… Это сложно, Джек, ты вряд ли сможешь понять в полной мере, — добавила она и тут же всхлипнула. Затем еще раз, еще и еще, едва сдерживая себя от вновь зарождающейся истерики, и после буквально кричала — парень отчетливо слышал, как звук срывающегося голоса отражается от стен вмиг опустевшего дома. — Мне больно, понимаешь ты, больно! Я всех вас теперь ненавижу, и себя тоже, потому что это мы во всем виноваты! Не будь я так безразлична и груба с ней, она не решилась бы на такое, но знаешь, что пугает меня по-настоящему? Теперь я буду еще несколько ночей засыпать с этой страшной мыслью, которая будет незаметно подкрадываться и заставлять меня зарываться в одеяло в новом приступе слез. Тебе приходило в голову, о чем она могла думать, готовясь к ЭТОМУ? О чем спорили ее маленькое сердце и голос разума, пока она стояла там, на крыше, готовясь совершить свой последний шаг в пустоту? И вот когда я начинаю предполагать, задумываться лишь на секунду об этих ужасных вещах, мне… Мне тоже ничего не хочется, и действительно страшно, потому как… что должен чувствовать человек прежде, чем совершить такую задумку? Приняв неизбежное решение, смерившись с последствиями и переборов свой страх… Нет, прости, я не могу сейчас. Мне так плохо, и опять кажется, что эти ужасные стены сжимаются прямо вокруг меня, и я чертовски сильно боюсь зайти в ту комнату — мне страшно увидеть ее, Джек, снова посмотреть в милые зеленые глаза и понять внезапно, что они на самом деле давно мертвы, а я медленно схожу с ума в чертогах собственного воображения…
— Мне… прийти к тебе завтра? — полушепотом спросил парень, задыхаясь от тяжести в груди, но пытаясь сохранить остатки здравого ума и рассудительности. — Сейчас мне вряд ли удастся, думаю, сама понимаешь, но утром… Я могу сразу же прийти, или приходи ты, как тебе захочется.
— Нет, что ты, сейчас уже поздно… Хотя я все равно теперь не усну… Буду ждать, пока вернутся родители, и завтра мы решим, что делать дальше. Но, Джек, могу я… попросить тебя поговорить со мной еще немного, хотя бы пять минуток, если тебе не сложно. Я понимаю, что звучит это глупо…
— Ничего, — оборвал Дауни в ту же минуту, стоило ей начать свои оправдания. — Конечно, я буду здесь. Столько, сколько потребуется. И я… к сожалению, я тебя понимаю, Хлоя. Из моей жизни ушло уже два прекрасных человека.
Дауни не стал бросать трубку, несмотря на то, что время давно убежало за четыре часа утра, и единственное, что ему сейчас хотелось больше всего на свете — забыться долгим, быть может даже бесконечным сном, прогнать из головы все события этой ночи и проснуться только к обеду, спокойным и ни о чем не подозревающим человеком. Однако, парень тут же отбросил пришедшую к нему идею и продолжил разговор, отвечая тихо-тихо на громкие вскрики и иногда даже истеричный смех.
Они старались говорить обо всем, что только хорошего может прийти на ум. Вспоминали забавные случаи из детства, удивляясь собственной глупости и наивности; Хлоя поделилась секретом особого чая из еловых игл, который, по давним рассказам мамы, каждый день пила прабабушка и смогла дожить до сотни с лишком лет; Джек, в свою очередь, открыл девушке рецепт чудеснейшей пиццы с самой нежной и хрустящей сырной корочкой… Они старались говорить непрерывно, только бы не умолкал звук человеческого голоса, а ежесекундно заполнял опустевший сосуд потрескавшегося сердца — и Дауни отложил в сторону телефон только в седьмом часу, измотанный внешне и внутренне. Прикрыл окно, вернулся в кровать и долго-долго сидел, уткнувшись лицом в сложенные в замок руки и пытаясь собрать путаницу в сознании.
«Почему-то ОН всегда забирает самых лучших людей», — подумалось вдруг парню, и тот даже позволил себе короткую грустную улыбку. «Может, поэтому они и лучшие. Но я с ним не согласен, и сказал бы ему это в лицо, если бы только мог увидеть хоть одним глазом. Сказал бы все, о чем думаю на самом деле: что эти самые «лучшие», вероятно, являются кусочками вечно пылающих солнц для других, обыкновенных и ничем не примечательных; однако, когда из их жизни исчезает волшебный свет, пропадают яркие огненные лучи, они, полные гнева и отчаяния, взбираются на какой-нибудь крутой склон или скалистую вершину и кричат в бессердечное небо: «Почему? Почему они, а не мы? Неужели это правильно — убивать чужое счастье, чужое солнце, отнимая чужую жизнь?» И в ответ они получат только смиренное молчание, а после спрыгнут с этого чертового обрыва с темную пропасть назло своему Богу, и так десятки останутся без своих солнц, затем тысячи и миллиарды — весь мир разом потухнет, несчастный и ничтожный. Больше не будет света. Кажется, и мое солнце сегодня погасло».
Джек вздрогнул от этой мысли и накрылся с головой одеялом, зная, что все равно не уснет ни сегодня, на даже завтра и послезавтра. В его голове маленькая девочка сидела напротив, протягивая ложку сладкого пудинга и над чем-то заливисто смеясь; она было совсем рядом, стояла посреди поля алеющих под облаками маков и приглашала на небольшой пикник, улыбаясь так приветливо и радостно, что каждый раз замирало сердце; в его голове она пропала навсегда, растаяв на грязном асфальте — как падающие звезды, что исполняют самые лучшие желания, когда рассыпаются вдребезги
