— За ним! Соловей, вставай.
— Вы идите, ребята, я догоню, — дрожащим голосом сказал Петька. — У меня палец сломался!
Не успела Маша переварить эту новость, как Боинг швырнул ей на колени свою сумку и убежал за незнакомцем. Тяжеловатый Боинг, который не мог перепрыгнуть через гимнастического коня, двигался в подземелье удивительно легко. Наверное, сказывались прадедушкины гены. Его шаги быстро затихли, и Маша расслышала Петькино дыхание.
— А ты почему не ушла? — спросил Петька.
— Мы потом тебя не нашли бы.
— А так нас двоих не найдут.
— Найдут, — пообещала Маша, стараясь, чтобы голос звучал твердо.
— Кто? Прадедушка Боинга или Белый Реалист?
— Люди найдут. Не ной, Петька. Тебе поговорить больше не о чем?
— Например?
— Например, ты мне хотел что-то сказать.
— Фигушки, Алентьева, — подумав, решил Петька. — Тогда мы погибали, а теперь ты сама говоришь, что нас, может, найдут.
— А ты только под страхом смерти признаешься в любви?
Петька еще подумал и сказал:
— Любовь и смерть неразделимы.
— Давай свой палец, балбес! — Маша включила фонарик.
Петька был бледнее, чем ракушечник у него за спиной. Сидя по-турецки, он зажимал кулаком пострадавший палец на ноге.
— Не дам, ты больно сделаешь! Я сам боюсь посмотреть. Чувствую, косточка торчит!
— Еще как дашь! — придвинулась к нему Маша.
Зажмурившись, Петька разжал кулак.
Палец был грязный. Под ногтем торчал впившийся острый камушек. Маша тронула его, и камушек отвалился. Из ранки неохотно проступила капелька крови. И это все?! Из-за такой ерунды они остались и теперь, может быть, погибнут в этих катакомбах?!
— Что там?! — голосом умирающего прошептал Петька и открыл глаза. Его бледные щеки вспыхнули.
— Гер-рои! — презрительно бросила Маша.
Еще одно изречение Деда: если опоздаешь на последний автобус, не ищи виноватых, а ищи попутную машину.
Маша выключила фонарик, чтобы не сажать батарейки, и стала ждать Боинга. Ругать Петьку было I поздно, а разговаривать с ним — противно.
— Ма-аш! — заныл влюбленный.
— Что?
— Ну вот! Я к тебе по-хорошему, а ты сразу «Чтоэ», — гнусаво передразнил Петька.
— А я должна была сказать «чаво»?
— Можно и «что», — разрешил Петька, — но другим тоном.
Маша промолчала.
— Я ж не нарочно, Маш! Споткнулся, упал, потерял сознание... То есть ушибся. Чувствую, вроде что-то течет по ноге.
— Мозги, — подсказала Маша.
— Ну вот, опять я кругом виноватый! Ты меня за человека не считаешь, Боинг кайлом по макушке съездил.
— Когда он успел?
— Да как за Белым Реалистом побежал. Может, нечаянно задел, но мне от этого не легче. Знаешь, как врезал?! Кайло аж загудело!
— Это в чьей-то пустой башке загудело, — буркнула Маша.
Странно: сумку Боинг оставил, а кайло взял. Маша включила фонарик, огляделась — точно, взял!
— Сейчас вернусь. — Она пошла к углу, где незнакомец нашел сандалию историка. Посветила на стены и нашла торопливо нацарапанную стрелку со следами ржавчины.
Глава VIII. ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА
Боинг чертил стрелки на ходу, в потемках. Чаще всего это были просто длинные царапины. Сначала Маша за несколько шагов узнавала их по следам ржавчины, но кайло Боинга очищалось, и следы бледнели. Десятую стрелку она еще нашла, а на следующем перекрестке остановилась. Все стены были в насечках и царапинах, оставленных таким же кайлом сотню лет назад. Не меньше пяти царапин указывали прямо, и столько же за углом — направо. Петька сопел в ухо и мешал думать.
— Маш!
— Ты можешь помолчать?! — Маша искала в карманах свой огарок. Вот он — маленький совсем, как пластмассовая крышка от газировки.
— Могу. Я только и слышу: «Молчи, Соловей» да «Заткнись, Соловей». А если у Соловья есть мысль?
— Как ей одиноко и страшно в пустоте — заметила Маша.
Петька обиженно засопел, но все-таки выложил свою мысль:
— Думаешь, почему он ходит по катакомбам, как у себя дома?!
Маша зашарила лучом фонарика по стенам, потом догадалась посмотреть вверх: вот она, стрелка незнакомца — на потолке! Жирная, нарисованная розовым мелом.
— Петька, ты гений! — Маша чмокнула влюбленного в грязную щеку и вытерла губы. — Неужели я тоже такая?
— Для женщины ты очень умная, — похвалил ее Петька.
— Тьфу ты, я про грязь спрашиваю! — Маша посветила себе в лицо.
Влюбленный отвернулся и деликатно сказал:
— Тебя ничто не портит.
Пошли по розовым стрелкам. Наверное, даже высокому незнакомцу было неудобно чертить их на потолке, задирая голову. Зато таким нехитрым способом он скрыл стрелки от чужих глаз. Ведь любой, идя по битым камням, будет смотреть под ноги, ну и по сторонам, а вверх едва ли взглянет.
Минут через пять Петька остановился и стал прислушиваться.
— Что там? — спросила Маша.
— Вроде камень упал. Или показалось?
Маша выключила фонарик, и стало видно, что тьма впереди не кромешная. Из-за поворота на стену падал свет. Вдруг послышался стон, глухой удар и опять стон — сдавленный, как будто у человека был зажат рот!
— ОН! Боинга пытает! — еле слышно прошелестел Петька.
Не особенно надеясь на влюбленного. Маша достала из сумки железку, прихваченную из маминого гаража. Это был какой-то инструмент от старой машины: плоский ломик, закругленный на конце. Неизвестно, что такими ломиками делают шоферы, а она собиралась врезать им по затылку незнакомцу. Лишь бы Петька не подвел, а то споткнется в своих сандалищах, нашумит...
Стон повторился. Шептаться было опасно, и Маша молча оттолкнула Петьку к стене: стой здесь. Влюбленный поймал ее руку и что-то сунул в ладонь. Она пощупала — фига!
Снова стон и два глухих удара. Похоже, незнакомец бил Боинга о стену.
Взяв Петьку за руку, Маша пошла на ощупь. А стоны и удары стали непрерывными. В них слышался размер, как в песенке без слов, которой укачивают грудных детей:
— Мм, м-м, мм-м! Бум! Бум!
— Мм, м-м, мм-м!
За шаг до поворота Маша подняла железку над головой и приготовилась к прыжку. Не вовремя осмелевший Петька сопел и лез вперед. Придерживая его, Маша выглянула из-за угла. В глаза ударил свет брошенного на камни фонарика.
