А коммерческие иллюстрации были ближе к машинному искусству?
Нет. Я получал за них деньги и делал все, что мне приказывали. Если мне приказывали нарисовать туфлю, я ее рисовал, а если мне приказывали ее подправить, я ее подправлял, – я делал все, что ни прикажут, подправлял туфлю, делал ее такой, как надо. Мне приходилось что-то изобретать, а теперь я не изобретаю; после всех «подправок» в коммерческих иллюстрациях появлялись чувства, у них появлялся стиль. В том, как относились к делу мои наниматели, сквозили некие чувства или что-то вроде; они знали, чего хотели, они настаивали; иногда они реагировали крайне эмоционально. Процесс выполнения работы в коммерческой иллюстрации напоминал машинный, но отношение к нему было эмоциональное.
Почему вы начали писать банки супа?
Потому что раньше я его пил[86]. Раньше у меня каждый день был один и тот же ланч, в течение, наверно, двадцати лет каждый день одно и то же. Кто-то сказал, что моя жизнь управляла мною; мне понравилась эта мысль. Раньше мне хотелось поселиться в Waldorf Towers и заказывать суп и сэндвич, как в той сцене в ресторане в «Голом завтраке»…
Мы ходили смотреть «Доктора Ноу» на 42-ю улицу. Фильм просто фантастический, очень круто. Мы вышли из зала на улицу, и тут кто-то прямо перед нами швырнул петарду, в этой огромной толпе. И брызнула кровь, я увидел кровь на телах людей и повсюду вокруг. У меня было ощущение, что я весь истекаю кровью. На прошлой неделе я читал в газете, что все больше людей швыряют эти штуки – просто теперь такая обстановка – и кого-нибудь калечат. Моя парижская выставка будет называться «Смерть в Америке». Я выставлю картины с электрическим стулом, бирмингемских собак[87], автокатастрофы и несколько картин с самоубийствами.
Почему вы начали писать эти картины из серии «Смерть»?
Я в нее верю. Вы видели Enquirer на прошлой неделе? Там была «Авария, над которой рыдали полицейские»: разрубленная надвое голова, руки и кисти рук просто валяются отдельно. Отвратительная картинка, но, я уверен, такое случается постоянно. В последнее время я свел знакомство со многими полицейскими. Они всё фотографируют, вот только почти невозможно выпросить у них эти фотографии.
Когда вы приступили к серии «Смерть»?
Наверно, это началось с большого фото авиакатастрофы, на первой полосе в какой-то газете: «129 ПОГИБШИХ». Я тогда писал «Мэрилин». Я осознал, что все, что я делал, наверняка было Смертью. Это было на Рождество или в День труда – в праздничный день, и каждый раз, едва включаешь радио, оно говорит что-то вроде: «Четыре миллиона погибнут в автокатастрофах…» С этого началось. Но когда снова и снова видишь что-то ужасающее, оно вообще-то на тебя ничуть не действует.
Но вы продолжаете писать серию «Элизабет Тейлор».
Я начал ее давным-давно, когда она сильно болела и все говорили, что она скоро умрет. А теперь я их полностью переделываю, крашу ее губы и глаза в яркие цвета.
Моей следующей серией будут порнографические картины. Они будут выглядеть как пустые холсты; а когда включишь ультрафиолетовый свет, то увидишь их – большие груди и… Если зайдет полицейский, можно будет просто выключить лампы или включить обычное освещение, – «Как вы можете говорить, что это порнография?» Но с этими картинами я пока только практикуюсь. Сегал сделал скульптуру: двое занимаются любовью, но потом разрубил ее на мелкие куски – наверно, решил, что для искусства она слишком порнушная. На самом деле она была очень красивая, пожалуй, даже чуть-чуть слишком хороша, а может, Сегал думает, что искусство нуждается в защите. Когда читаешь Жана Жене, весь горишь, и поэтому некоторые говорят: «Это не искусство». А мне это нравится, так как заставляет забыть про стиль и все такое прочее; на самом деле стиль вообще неважен.
«Поп» – плохое название?
Название звучит просто ужасно. «Дада», наверно, имеет что-то общее с «поп», – вот забавно: названия, в сущности, синонимы. Никто случайно не знает, что они должны значить, с чем они связаны, эти названия? Джонс и Раушенберг… они столько лет были нео-дадаистами, и все говорили, что они эпигоны и неспособны преображать вещи, которые используют… а теперь их называют предшественниками поп-арта. Забавно, как все меняется. По-моему, Джон Кейдж оказывал огромное влияние, и Мерс Каннингем, возможно, тоже. Вы видели ту статью в Hudson Review? [Статья «Конец Ренессанса?», лето 1963 года.] Она была про Кейджа и всю эту братию, но кишела длинными словами типа «радикальный эмпиризм» и «телеология». Как знать? Возможно, Джап и Боб[88] были нео-дадаистами, а теперь перестали ими быть. Книги по истории все время переписываются. Неважно, что ты делаешь. Все просто продолжают думать одно и то же, и каждый год оно становится все одинаковее. Об индивидуальности больше всего говорят те, кто больше всего возражают против отклонений, а может, через несколько лет все будет наоборот. Когда-нибудь каждый станет думать просто то, что ему хочется думать, и тогда, вероятно, все начнут думать одинаково; похоже, именно это и происходит.
4. Энди Уорхол, интервьюируемый поэтом
Джон Джорно
1963
Неопубликованная рукопись из Архива Энди Уорхола, Питсбург
Поэт Джон Джорно познакомился с Уорхолом в ноябре 1962 года в галерее Stable Элинор Уорд, когда Энди устроил там свою первую выставку работ в стиле поп-арта. Они подружились, и в итоге Джорно сыграл главную роль в первом фильме Уорхола «Спи» (1963). В этом фильме, длящемся шесть часов, показано, как Джорно спит. В 2002 году Джорно рассказал в интервью одной британской газете: «Я был мальчишка, мне едва перевалило за двадцать, я работал брокером на бирже. Образ жизни у меня был вот какой: каждый вечер я виделся с Энди, напивался, а каждое утро шел с похмелья на работу. Фондовая биржа открывалась в десять утра, а закрывалась в три. Без четверти три я уже мялся у дверей, пламенно мечтая улизнуть домой, чтобы немножко поспать до встречи с Энди. Я все время спал, – когда он звонил спросить, чем я занят, то говорил: “Дай-ка угадаю: спишь?”»[89]
Премьера фильма «Спи» состоялась 17 января 1964 года в Gramercy Arts Theater. Это был благотворительный сеанс в пользу Кооператива кинематографистов. На сеанс пришло всего девять человек, двое из которых ушли, не пробыв в зале и одного часа.
КГ
Текст «Энди Уорхол, интервьюируемый поэтом» мы с Энди сочиняли в июне и июле 1963 года как пародию, фальшивое интервью ни о чем и просто так. Дурацкое, трешевое, тупое, оно не имело практического предназначения и не служило никаким целям; это был наш ответ серьезному, своекорыстному художественному миру. Мы сочиняли интервью в такси, когда Энди подъезжал к моему дому – дому номер 255 на Восточной 74-й улице, чтобы забрать меня и куда-нибудь отправиться, и у Энди дома, на углу Лексингтон-авеню и 89-й улицы, и на Фабрике, располагавшейся тогда в бывшей пожарной части, и где угодно. Когда Энди говорил что-нибудь, вроде бы подходящее для интервью, я наспех записывал его фразы. А вопросы я придумал, отталкиваясь от ответов. Они были напечатаны на машинке отдельно. Интервью вышло никуда не годное, да к тому же в стиле пьес Теннесси Уильямса. «Просто расставь фразы в нем как хочешь, вот и все, – сказал Энди. – Никакой разницы». Интервью так и не было опубликовано. За его сочинением мы прекрасно проводили время: смеялись, любили, упивались озорным мышлением друг друга. Не было ни добра, ни зла. Все было совершенно великолепно.
