– Вы хотите, чтобы отец Макнами жил с вами? – спросила Венди.
Ее оранжевые брови сдвинулись, смяв друг друга; оранжевые волосы были стянуты назад в конский хвост; веснушчатые уши были насквозь пронизаны солнечным светом и казались прозрачными.
– Мне он не мешает, – сказал я.
– Это не ответ.
Я пожал плечами.
– Отец Макнами, похоже, немного не в себе. Вы не замечали ничего странного в его поведении?
Я опять пожал плечами, потому что замечал, но не хотел говорить ей об этом. Возможно, мне не хотелось оставаться одному, и я понимал, что отец Макнами, скорее всего, уйдет, если я выскажу такое пожелание. Мои ощущения было непросто выразить, и я предпочитал отмалчиваться.
– Я понимаю это как знак согласия, – прокомментировала мое молчание Венди. – Послушайте, Бартоломью, я помню, что рекомендовала вам найти подходящую стаю и подружиться с кем-нибудь. Мы выяснили вашу цель на ближайшие три месяца: выпить пива в баре с каким-нибудь подходящим по возрасту человеком, так?
Я кивнул.
– Мне кажется, тот факт, что отец Макнами поселился здесь, не способствует достижению этой цели.
– Почему?
– Вы провели первые сорок лет жизни с матерью и заботились о ней. Не прожили вы самостоятельно и двух месяцев, как к вам вселяется мужчина значительно старше вас. Вам не кажется, что складывается определенная схема?
Я не мог взять в толк, что за схему она имеет в виду, и чувствовал себя неандертальцем. Уверен, что Вы, Ричард Гир, понимаете ее гораздо лучше и, возможно, увидели эту проблему еще два-три письма тому назад.
– Я вас не понимаю, – ответил я.
Она прикусила губу, посмотрела секунду в окно и спросила:
– Отец Макнами говорил вам, что надеется получить через вас сообщение от Бога?
Я понимал, что не стоит говорить ей правду, и потому промолчал.
– Я знаю, что отец Макнами был вашим религиозным наставником в течение всей вашей жизни, что вера и Католическая церковь очень важны для вас. Я знаю также, что отца Макнами очень заботит ваша судьба. Более того, именно он направил меня…
– Что у вас с рукой? – спросил я.
Вопрос вырвался у меня прежде, чем я успел остановить себя. На ее левом запястье был багрово-желтый кровоподтек. Я заметил его, когда она жестикулировала и запястье обнажилось.
– Что? – откликнулась она и опустила рукав, закрыв синяк.
У нее было такое выражение лица, что мне стало неудобно.
– Ах это! – произнесла она. Взгляд ее метнулся вверх и влево, что является, как я читал, классическим признаком того, что человек говорит неправду. – Я упала, катаясь на роликовых коньках. На Келли-драйв. Надо было надеть защитные перчатки. Но у них такой дурацкий вид! Теперь уже все в порядке.
Я не поверил ей, но не стал развивать эту тему. Венди ужасная лгунья. Она снова заговорила об отце Макнами – о том, что разговаривала с отцом Хэчеттом, которого очень беспокоит состояние отца Макнами. Он не сказал, где он будет жить, и даже ни с кем не попрощался. Ей придется сообщить отцу Хэчетту, где он находится. Я помню, что Венди несколько раз упоминала «психическое здоровье», но я слушал ее невнимательно, потому что прокручивал в уме возможные варианты приобретения ею синяка на запястье. Катаясь на роликах, она могла растянуть сустав или даже сломать руку, но вряд ли рука имела бы тогда такой жуткий вид. Хотя, возможно, я и ошибаюсь – я не доктор.
Может быть, ее укусила собака? Но не было видно следов укуса или запекшейся крови. Может быть, она держит дома ручную змею и та слишком туго обвилась вокруг ее руки, а теперь Венди боится, что змею у нее отберут, если она скажет правду?
Все может быть.
Однако все эти варианты были неубедительны. Я боялся, что с ней происходит что-то более страшное, а она делает вид, что все в порядке.
Сердитый человечек у меня в желудке был недоволен.
– Вы что, беспокоитесь обо мне, Бартоломью? – спросила Венди и посмотрела на меня так, как смотрела мама, когда впервые назвала меня Ричардом, или Тара Уилсон перед тем, как вести меня в школьный подвал. Такой взгляд был у сексуально активных девушек в школе: голова чуть наклонена вперед, пристальный взгляд исподлобья. – Вы прямо не сводите глаз с моего запястья.
Я уставился на свои коричневые шнурки.
– Как мило! – произнесла Венди чуть ли не злобно.
Это было нечестно. Обернуть мое участие к ней против меня же. Использовать свою красоту как оружие.
– Отец Макнами вполне нормален, – сказал я. – Он просто…
Я хотел рассказать ей о Чарльзе Гито, о том, что есть хорошее и плохое безумие, но я знал, что она не поймет.
– Как бы то ни было, – сказала Венди, – вы эмоционально не готовы жить в одном доме с другим человеком, особенно если он такого же возраста, как ваша мать.
– Почему вы так думаете?
– Потому что вам надо работать над приобретением друзей-сверстников. Найти подходящую по возрасту группу поддержки. Отыскать свой собственный путь.
– Быть птичкой, – подсказал я.
– О’кей, я признаю, что это сравнение было, возможно, неудачным.
Венди долго смотрела на меня, я смотрел на свои шнурки и ощущал на себе ее взгляд. Наконец она спросила:
– Вы чувствуете себя нормально?
Я кивнул.
– Вы думали о том, чтобы вступить в группу поддержки, о которой я вам говорила?
– Я еще думаю над этим.
– Не хотите поговорить о чем-нибудь, что происходило на этой неделе?
– Нет, спасибо.
– Чем вы занимаетесь с отцом Макнами?
– Ну, всякими мужскими делами.
– Мужскими делами?
– Да.
– Вы не расскажете мне, что это за дела?
– Вы же не мужчина, – сказал я и улыбнулся, потому что было приятно иметь мужские секреты, это как бы приближало меня к возможности выпить пива с другом в баре. Вы гордились бы мной, Ричард Гир, это точно.
– Понятно, – отозвалась Венди и рассмеялась, по-хорошему так. – А что вы читали в библиотеке?
– О далай-ламе, – сказал я, и это было правдой. – И о Тибете.
– Это интересно. А почему именно об этом?
– Вы знаете, что тибетские монахи прибегают к самосожжению в знак протеста против китайского правления?
– К самосожжению? Нет, я не знала.
– Почему?
– Что значит «почему»?
– Почему вы не знаете? Почему никто не знает об этом?
– Не могу сказать. Если это правда, то об этом должны были сообщить в новостях.
