Услышав, как фараон крикнул своему богу «зачем?», я заподозрил, что он готов потерять свою веру. А потом мы начали получать новости о росте продажности чиновников и купцов. Вопли голодных людей становились все громче. Некоторые номы были охвачены мятежами. Враги начали нападать на границы империи. Тушратта, царь Митанни и наш самый сильный союзник, погиб на поле брани, защищая свою страну.
— Мы должны с корнем вырвать все случаи взяточничества и послать армию для защиты наших границ, — отчаянно взывал я.
— Мое оружие и доспехи — любовь, — неизменно отвечал Эхнатон. — Ты должен быть терпеливым.
Я не могу объяснить некоторые тогдашние странные события. Жрецы обвиняли фараона в безумии. В последние дни правления Эхнатона некоторые его приближенные пришли к тому же выводу. Я тоже был изрядно сбит с толку, но полностью отвергал эту мысль. В отличие от всех остальных, Эхнатон не был ни здоров, ни болен. Это было что-то среднее между двумя состояниями. Я никогда не мог его понять.
Царица-мать Тийя сообщила, что хочет посетить Ахетатон. Эхнатон так обрадовался, что специально для этого случая построил дворец в южном квартале; праздник, устроенный в ее честь, был самым пышным из всех, которые видел город. Вскоре после прибытия Тийя пригласила меня к себе. Я удивился тому, насколько она постарела.
— Эйе, — начала она, — я приехала ради долгого разговора с сыном. Но для начала решила посоветоваться с тобой.
— Я никогда не пренебрегал своим долгом советника, — ответил я.
— Я верю тебе, — продолжила она. — Эйе, я тоже считаю, что все мы не должны пренебрегать своим долгом. Но хочу получить честный ответ: сохранишь ли ты преданность моему сыну в любых обстоятельствах?
— В этом вы можете не сомневаться, — серьезно ответил я.
— Как бы ты поступил, если бы произошло то, что освободило бы тебя от долга перед царем?
— Я — член его семьи и никогда не покину зятя.
— Спасибо тебе, Эйе, — облегченно вздохнула царица-мать. — Ситуация довольно опасна. Как ты думаешь, остальные тоже верны ему?
После недолгого раздумья я ответил:
— Могу заверить, что, по крайней мере, в некоторых из них сомневаться не приходится.
— Меня особенно интересует Хоремхеб. Что ты можешь о нем сказать? — Она казалась озабоченной.
— Он честно выполняет свои обязанности начальника полиции и дружит с царем с юности, — без промедления ответил я.
— Именно он заботит меня больше всего.
— Наверно, потому что в его руках сосредоточена большая власть. Однако, сказать по правде, он предан царю не меньше, чем верховный жрец Атона Мери-Ра.
Как и всем остальным, Тийе не удалось поколебать царя. В конце концов она сдалась и, скрывая разочарование, вернулась в Фивы. Там ее здоровье ухудшилось, и вскоре царица-мать умерла, оставив после себя легенды о ее святой жизни.
Недовольство в империи нарастало, и вскоре все номы выступили против царя. Мы со своим Единственным и Единосущим Богом были заключены в Ахетатоне как в тюрьме и чувствовали, что катастрофа неминуема. Все, кроме Эхнатона, который продолжал надеяться.
— Мой Бог никогда не оставит меня, — настаивал он.
А потом в Ахетатон тайно прибыл верховный жрец Амона. Когда выяснилось, что он в городе, я посетил его первым и сильно удивился, увидев его в одеянии купца.
— Ты хочешь скрыть свою личность? Зачем? Ты же знаешь, что царь никому не причиняет зла.
Он пропустил мой вопрос мимо ушей и велел:
— Собери всех приближенных царя и приведи их ко мне.
Мы встретились с ним в саду дворца покойной царицы Тийи. Он попросил нашего содействия с целью избежать кровопролития. Казалось, жрец предъявлял нам ультиматум. Долго говорил о гневе богов и судьбе империи. Потом сурово предупредил нас и ушел. Мы почувствовали себя так, словно о наши ноги потерлась змея. Я не знал, как расценивать его действия; впрочем, я никогда не доверял этому человеку. Похоже, верховный жрец не верил, что отряды из номов находятся на его стороне, и боялся крупного столкновения, которое могло закончиться либо его смертью, либо победой, доставшейся слишком дорогой ценой. Угроза с которой он сталкивался, была не меньше угрозы, нависшей над Эхнатоном. Впрочем, если бы в стране разразилась гражданская война, за нее пришлось бы расплачиваться всем жителям Египта. После ухода верховного жреца мы начали обсуждать ситуацию, надеясь прийти к решению.
Тут мне пришлось прервать его.
— Кто из приближенных царя присутствовал на этой встрече?
Он прищурился, раздумывая над моим вопросом, а потом продолжил:
— Не вспомню точно. Прошло столько времени… Однако помню, что там были Хоремхеб и Нахт. Во всяком случае, Хоремхеб первым взял слово.
— Я — друг царя и начальник полиции. — Некоторое время он смотрел на нас глазами цвета меда, а потом спокойно, но решительно продолжил: — Однако я считаю, что в данной ситуации соглашение неизбежно.
Никто ему не возразил. Мы попросили царя о встрече.
Мы предстали перед фараоном и царицей и отдали почести трону и империи. Эхнатон безмятежно улыбался. Но Нефертити, в отличие от ее всегдашней веселости, была холодна и полна дурных предчувствий. Когда с формальностями было покончено, Эхнатон сказал:
— Я вижу, вы чем-то озабочены.
— Возлюбленный царь, — начал Хоремхеб, — нас собрала здесь любовь к Египту.
— Все мои поступки продиктованы любовью к Египту и всему миру, — ответил фараон.
— Страна находится на грани гражданской воины. Необходимо принять срочные меры по ее предотвращению, иначе империя рухнет, — продолжил Хоремхеб.
— Что ты предлагаешь? — спросил царь.
— Даровать людям свободу вероисповедания и послать армию для защиты наших границ.
Эхнатон покачал головой, увенчанной Двойной короной[27], и сказал:
— Это будет означать возврат к языческой тьме. Я не имею права издавать указы без разрешения Создателя.
— Ваше величество, — продолжил Хоремхеб, — вы имеете полное право придерживаться своей веры, но в таком случае вам придется отречься от престола.
— Я никогда не изменю Богу, которого чту. Никогда не отрекусь от Него. — Глаза фараона блеснули как солнечные лучи. Потом он посмотрел на меня, и я почувствовал себя так, словно проваливаюсь в преисподнюю.
— Есть только один способ защитить вас и вашу веру, — сказал я.
— Ступайте с миром, — грустно ответил он.
— У вас еще есть время подумать над нашим предложением.
Когда мы выходили из огромного тронного зала, я чувствовал себя так, словно мне в сердце беспощадно вонзили тысячи игл. Это чувство не оставляет меня и по сей день.
