Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Как усердный садовник заботливо выращивает свой сад, с таким же тщанием Ягода облюбовал Внутреннюю тюрьму НКВД, находившуюся во дворе Главного здания. По замыслу Ягоды, вероятно, она должна была стать не просто наиболее секретным узилищем, обеспечивающим полную изоляцию арестантов от внешнего мира, но и своего рода постоянным напоминанием чекистам о том, что их ожидает в случае малейшего неповиновения. В начале тридцатых годов над старым двухэтажным зданием тюрьмы (до революции там размещались меблированные комнаты общества «Империал») было надстроено еще три этажа, из которых два верхних с одиночными камерами для арестантов, сидевших там не под своими фамилиями, а под номерами. Теперь она насчитывала 118 камер на 350 заключенных. Режим их содержания был продуман в мелочах. Те, кто побывал в ней, вспоминали, что «Лубянская тюрьма отличалась от других своей строгостью и тщательной изоляцией заключенных от внешнего мира. Здесь не разрешались прогулки, свидания, переписка, чтение; запрещалось иметь бумагу, письменный прибор, даже простой карандаш, нитки, иголки [123] . Не допускалась никакая ручная работа. Заключенные должны были находиться в полном бездействии. В тюрьме царили мертвая тишина и гробовое молчание. Окна с железными решетками были так защищены железными экранами, что заключенные не могли видеть не только двора, но даже и кусочка неба. Всю ночь горел ослепительный электрический свет во всех камерах. Ночные допросы у следователей обставлялись особой таинственностью. В тюрьме было довольно чисто и тепло и, собственно, ничему особенно унизительному заключенных не подвергали, но все условия жизни были так скомбинированы, что производили подавляющее и устрашающее действие на психику. Через короткое время многие впадали в полубредовое состояние; случались нередко нервные припадки и умственные заболевания, так что большинство предпочитало сидеть в грязной Бутырской тюрьме» [124] . Если заключенного поощряли прогулкой, то его поднимали в лифте, представляющем собою узкую железную клетку, на крышу здания [125] , где он прогуливался в течение двадцати минут под открытым небом. Прогулочная площадка была разделена на шесть секторов, отделенных высокими железными стенами, окрашенными серой масляной краской [126] .
Рядом с Внутренней тюрьмой в том же дворике находилось подвальное помещение буфета для сотрудников ведомства, куда они ходили завтракать, «ибо в буфете сотрудникам выдавались масло, яйца, хлеб, что в городе можно было достать с большим трудом». В связи с этим поход в буфет вызывал у работников НКВД чувство страха перед Внутренней тюрьмой и Ягодой, который мог их в любой момент туда отправить. «Мы проходили по Внутреннему двору, – вспоминал Г. Агабеков, – разгороженному деревянным забором, у которого стоял часовой. За этим забором помещалась часть внутренней тюрьмы. Недалеко от часового стоял большой грузовик-ящик, окрашенный в черный цвет. Эту машину, когда она мчится по улицам Москвы, жители называют «черный ворон». Сейчас шофер возился с машиной. Видимо, чистил после ночной работы.
– Когда я вижу эту машину, меня дрожь берет, – сказал Кеворкян, обращаясь ко мне на армянском языке.
– Что, у тебя совесть нечиста? – спросил я. – Нечего дрожать, лучше привыкай. Тебе ведь не миновать внутреннего двора, – добавил я, смеясь» [127] .
Если Ягода получал сигнал о том, что в каком-либо подразделении НКВД неблагополучно, он направлял туда творить расправу верного Миронова, который в частном разговоре с начальником Ленинградского УНКВД Л. Заковским признавался, что ему самому надоели «эти карательные экспедиции» [128] . И вот чья-то услужливая рука подложила на стол наркома проект решения судьбы начальника Западно-Сибирского крайуправления НКВД В. Каруцкого. В годы Гражданской войны Каруцкий никаких наград и почестей не снискал (служил он, к слову сказать, в Белой гвардии у Колчака, затем некоторое время занимался «партизанством», а чуть позже устроился в Красную Армию военследом) [129] , зато в мирное время стал завсегдатаем кремлевских банкетов, где запросто общался с партийными вельможами высшего ранга, в частности, Кагановичем [130] . Из-за своей неотесанности в общении с кремлевскими сановниками ему из Москвы пришлось отправиться сначала в Среднюю Азию, а затем в Западную Сибирь. Ягода славился нетерпимым отношением к пьянству тех работников НКВД, кто не входил в его близкое окружение. К примеру, С. В. Пузицкий, многолетний руководитель советской контрразведки, а затем разведки, впоследствии при допросе показал: «В середине 1935 года после ухода из Разведупра я был вызван Ягодой к нему в кабинет. Ягода сразу на меня накинулся с руганью, указав, что я занимаюсь беспробудным пьянством, совершенно не работаю и окончательно разложился, что он вынужден будет, в конце концов, принять по отношению ко мне решительные меры вплоть до того, что передаст суду и поставит вопрос о моем пребывании в партии» [131] .
Что же до Василия Каруцкого, то он близок к Ягоде не был, а при этом, по свидетельству близко знавших его, «Каруцкий любил выпить и с годами все более увлекался этим занятием» [132] . Вероятную причину этого сообщает его друг Г. Агабеков: «С Каруцким мы были старые приятели. Молодой человек чрезвычайной толщины, большой добряк, он... очень любил выпить и совсем запил после смерти жены, покончившей с собой из-за каких-то семейных неладов» [133] . Нелады заключались в том, что у нее был сын от первого брака с белогвардейским офицером. От Каруцкого потребовали как условие продолжения чекистской карьеры, чтобы он отослал ребенка к родственникам и не принимал в своем доме. Его жена, не выдержав разлуки с сыном, покончила с собой, и Каруцкий утешался собиранием коллекции порнографических открыток и выпивкой. Его любимая открытка выглядела так: «Болгария, церковь. Ворвались турки, насилуют монашенок». Каруцкий очень любил женщин, и у него был подручный Абрашка, который ему их поставлял. Высматривал, обхаживал, сводничал» [134] . Кончилось дело тем, что 15 июля Ягода снял Каруцкого с работы «из-за недопустимого личного образа жизни... бездеятельности и потери чутья» [135] . Очевидно, что Каруцкий был озлоблен на Ягоду за снятие с должности с подобной формулировкой. Но важно и другое – кремлевские покровители почему-то не спешили за него вступиться. С ним повторили тот же ход, что и с Молотовым – дали ему целых полтора месяца на размышление о том, что с ним станет, если бросить его на произвол Ягоды. Полтора месяца человек жил без персональной автомашины с шофером, без исполнительных секретарей и заискивающих помощников, без «подручного Абрашки». В перспективе были открепление от роскошных ведомственных санаториев и престижных ведомственных же больниц и поликлиник, от системы снабжения продуктами, которых не знали прилавки обычных магазинов, лишение обслуги (т.е. поваров и горничных), которая по статусу полагалась ему за государственный счет, выселение со спецдачи и роскошного особняка, также полагающихся по должности начальнику крайУНКВД, а дальше – унизительная толкотня в общих очередях, давка в трамваях, отсутствие доступа к привычным продпайкам, невозможность прилично одеться, одним словом – превращение из всемогущих вельмож в совершенно бесправного простого советского человека, трудящегося . Для иллюстрации опишем образ жизни начальника Западно-Сибирского УНКВД по воспоминаниям жены С. Миронова-Короля, занявшего эту должность через несколько месяцев после Каруцкого:
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
